Ученик монстролога. Проклятье вендиго - Рик Янси
Шрифт:
Интервал:
— Тогда почему же мы едем? — спросил я.
Он отвернулся от окна и долго смотрел на меня, заставляя меня испытать неловкость.
— Потому что он был моим другом.
Позднее, когда мы лежали в своем купе под убаюкивающий перестук колес, он вдруг заговорил так, словно наша беседа и не прерывалась:
— Как и ты, Уилл Генри, я был единственным ребенком в семье, но в Джоне Чанлере я нашел самое близкое к тому, что могло бы быть братом. Мы вместе прожили шесть лет под опекой фон Хельрунга, жили в одной комнате, ели одну и ту же еду, читали одни и те же книги, но почти во всем остальном были полными противоположностями. Я был застенчивым и каким-то болезненным, а Джон — активным и настоящим атлетом, умелым боксером, с которым я однажды имел глупость подраться; он сломал мне нос и раздробил левую щеку, прежде чем Meister Абрам успел нас растащить. Мы пришли в монстрологию разными путями. Ему нравилась спортивная сторона дела, возбуждение от погони, тогда как я был вовлечен по более сложным причинам, о многих из которых ты уже знаешь. Отец Джона не был ученым и ужаснулся, когда тот попросился в ученики к фон Хельрунгу. Чанлеры — это одна из самых богатых семей на восточном побережье, отец был на дружеской ноге с президентами и с такими людьми, как Вандербилт, Морган и Астор. Ожидалось, что Джон пойдет по стопам отца, и, насколько мне известно, ему так никогда и не простили непокорства. Точно не знаю, но думаю, что отец от него отрекся. Джона это не то чтобы волновало. Казалось, он приходит в восторг, обманывая надежды окружающих.
Он умолк. Через какое-то время, когда я уже подумал, что он уснул, он вдруг снова заговорил:
— Он любил устраивать разные шутливые каверзы, особенно мне. Ты можешь удивиться, но Уортропы всегда были известны тем, что им недоставало чувства юмора, это своего рода врожденный дефект. Я всего один раз в жизни слышал, как смеялся мой отец — да и то из вежливости. Джон любил незаметно подворачивать мне простыню, оставляя голый матрас, или опускать мою руку в теплую воду, пока я спал. Однажды он выкачал кровь из туши танзанийского нголоко, которую мы должны были препарировать на следующий день, и пристроил ведро над дверью в нашу комнату. Ну, ты можешь догадаться, что случилось. Он мазал воском наушники моего стетоскопа, подмешивал сухие фекалии в мой зубной порошок, а в одном печально памятном случае, накануне дня, когда я должен был держать окончательный экзамен перед всем правлением Общества, он подмешал мне в чай экстракт сушеных бобов, пропитанных олигосахаридом — сахаром, который не усваивается большинством людей, включая меня. Он вызывает вздутие живота и, во всяком случае у меня, взрывное газовыделение. Я буквально пропукал все свое выступление, и слезы, лившиеся из глаз всех присутствующих, имели мало общего с обстоятельностью моего доклада. Когда я входил в зал, он показался мне больше Метрополитен Оперы. Когда выходил, он казался маленьким, как уборная, и таким же запашистым… Что это за звук, Уилл Генри? Ты смеешься?
— Нет, сэр, — сумел выдавить я.
— Я ненавидел Джона Чанлера, — сказал он. — Он был моим лучшим другом, и как же я его ненавидел!
Мы прибыли в Рэт Портидж на следующее утро под безоблачным сапфировым небом с дующим в спину колючим северным ветром, волновавшим поверхность Лесного озера так, словно невидимая рука гигантского младенца плещет воду в ванной. На волнах качались рыбачьи лодки, рядом с ними с брызгами ныряли гагары, у далекого южного берега я заметил пыхтящий пароход и лысого орла, парящего высоко над его дымящими трубами.
Из толпы выскочил жилистый парень-индеец в куртке из оленьей кожи и бобровой шапке и на ломаном английском предложил за двадцать пять центов отнести наши чемоданы в гостиницу. Его предложение положило начало долгим переговорам. Как многие люди со значительными средствами, Уортроп был прижимистее моллюска. Я видел, как он битый час торговался, чтобы сэкономить пенни на буханке несвежего хлеба. Добавьте к этому его врожденное недоверие к людской честности — он никогда не мог избавиться от подозрения, что его обманывают, — и вот уже самая простая сделка, которая должна бы занять минуту, растягивается на все семьдесят. В конце их долгого торга — предложение, контрпредложение, контрконтрпредложение — и доктор, и носильщик были неудовлетворены исходом, каждый чувствовал, что другой его немножко надул.
Настроение моего хозяина не улучшилось и когда мы заселились в Рассел Хауз. Комната оказалась маленькой, с умывальником, комодом, который, казалось, сколотил слепой, и с одной расшатанной кроватью. Уортропу пришлось арендовать у хозяина раскладушку за дополнительные десять центов в день — он уподобил эту цену разбою на большой дороге.
Мы задержались, только чтобы бросить чемоданы и поесть в накуренной харчевне через дорогу, где мужчины отхаркивали маслянистую табачную слюну в мятые латунные плевательницы и с откровенным подозрением разглядывали нашу непривычную одежду восточного побережья. Потом мы приступили к поискам корреспондента Мюриэл, и задача оказалась гораздо сложнее, чем ожидал доктор.
Служащий гостиницы, который нас заселял:
— Ларуз? Да, я его знаю. Он известный проводник; мало кто знает лесные дебри лучше Ларуза. Я не видел его, пожалуй, больше месяца. Не знаю, куда он ушел, но дайте мне знать, если его отыщите, доктор Уортроп. Он должен мне деньги.
Почтмейстер Рэт Портиджа:
— Да, я знаю Ларуза. Вполне приличный парень, когда не пьянствует беспробудно. Не могу вспомнить, когда я последний раз его видел…
— Он отправил отсюда письмо примерно в конце июля, — сказал монстролог.
— Да, примерно так. Я помню. Он был так пьян, что валился с ног. Сказал, что только что вернулся из леса. Казалось, что он не в себе, не такой, как обычно. Ничего больше не говорил. Если вы не можете его найти, значит, я думаю, он снова в лесу, может, подался к Песчаному озеру. Но он вернется. Он всегда возвращается.
— У него есть семья?
— Ничего такого не слышал. Он возвращается, чтобы пить и играть. Кстати, если увидите его, то передайте, что я не забыл о деньгах, которые он мне должен.
От владельцев магазинов на Мейн-стрит до докеров на пристани, от залов для азартных игр до забитых до отказа дешевых пивных, от контор Компании Гудзонова залива до оглушающе грохочущих лесопилок, задыхающихся от крутящихся в воздухе опилок, — казалось, весь город знал Пьера Ларуза или, по крайней мере, знал о нем, но никто не знал, где он может находиться. Все сходились на том, что он в течение какого-то времени не объявлялся, и казалось, что он всем был что-то должен. По общему мнению, он либо забрал все деньги и вернулся в родной Квебек, либо ушел в леса, скрываясь от разросшихся долгов. Те немногие, кто уверяли, что видели его примерно в то время, когда он отправил письмо Мюриэл Чанлер, приглушенно говорили о нем как о сумасшедшем, который бесцельно бродил по улицам как в дурмане, «со слюной и пеной у рта, как у бешеной собаки», хлопал себя по ушам так, что они начинали кровить, и все время стонал, ныл и бормотал о каком-то голосе, который якобы только он один слышит.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!