Джейн и Эмма - Джоан Айкен

Она еще немного помедлила, но в конце концов повернулась и пошла обратно по безмолвной дороге. Из труб поднимался голубоватый дымок. Жители деревни были в своих домах. Готовили ужин.

Джейн проскользнула через выцветшую синюю дверь в высокой кирпичной стене, которая защищала обширные угодья Хартфилда от любопытных взоров. И тихо прошла, как делала это уже много раз, по тропинке, вьющейся между кустов лавра. Как обычно, боковая дверь была не заперта, и она смогла пройти в музыкальную комнату, не встретив никого из домочадцев.

Сидя за старым пианино, она на минуту опустила голову на клавиатуру, покрытую поблекшей коричневой бархатной салфеткой, потом подняла ее, открыв пожелтевшие клавиши, и начала тихо играть. Этим вечером она не бралась за классику или концертные пьесы, а стала наигрывать приятную мелодию, которую услышала от мистера Найтли, когда училась ездить верхом.

«Дом, милый дом…»

Она успела взять лишь несколько нот, когда дверь тихо открылась и на пороге появилась экономка миссис Хилл.

— О, мисс Джейн, дорогая… Это правда, что вы завтра уезжаете в Лондон?

— Да, миссис Хилл. Я просто хотела попрощаться… со старым пианино. И передать эту записку для Эммы. И поблагодарить вас, — сказала Джейн, чувствуя, как сжалось горло, — за все кусочки торта, которые вы приносили для меня в эту комнату.

— Что вы, мисс Джейн! Для нас всех было таким удовольствием слушать, как вы играете. А когда я вспоминаю, как бедная миссис наслаждалась вашей игрой… — Экономка вытерла повлажневшие глаза фартуком. — Сэрла и Джеймс просили меня попрощаться с вами и передать пожелания всего наилучшего в Лондоне. Я уверена, у вас все будет хорошо, мисс, хотя бы потому, что вы так чудесно играете; думаю, даже его величество получил бы огромное наслаждение, если бы имел возможность вас послушать…

— О, миссис Хилл, боюсь, все совсем не так. Вы слишком добры ко мне. Знаете, мне жаль — очень-очень жаль покидать Хайбери, и тетю, и бабушку…

— Ничего не бойтесь, мисс, мы позаботимся о том, чтобы у них все было в порядке; хозяин — добрая душа, он не забудет о них, можете не сомневаться. И я тоже. Я прослежу, чтобы Джеймс заходил к ним каждые два-три дня.

— Большое спасибо вам, миссис Хилл. Вот записка для Эммы…

— Сэрла передаст ей. — Экономка взяла бумагу и осуждающе поджала губы. — Вот уж кто важничает, всегда ходит задрав нос. Слишком много о себе воображает! Можно подумать… Как жаль, что ее мать умерла. Она была такой доброй женщиной, бедная миссис Вудхаус. Никакой заносчивости! Она была настоящей леди. И никогда не забывала о своих обязанностях. Чего нельзя сказать… впрочем, не важно. Мой рот всегда на замке.

Поскольку, несмотря на это заявление, рот миссис Хилл на замке не был, Джейн поспешила уйти и выбежала на улицу в сгущающиеся сумерки.

К ее удивлению — и немалой досаде, — подходя к зарослям кустарника, она встретила Эмму, которая, она была уверена, в это время должна была сидеть дома и готовиться к ужину — его в этом семействе подавали намного раньше, чем у соседей. Эмма сидела на скамейке под толстым кедром, но увидев приближающуюся Джейн, встала.

— Ах, это ты, Эмма, — пробормотала изрядно смущенная Джейн. — Я пришла… то есть… я принесла записку… с благодарностью за набор для письма… это было так мило с твоей стороны…

Эмма тоже казалась смущенной. Несколько секунд она стояла молча, застыв в напряженной позе, потом чопорно проговорила:

— Это ерунда. Я пользуюсь маминым, ты же знаешь, он мне больше нравится. А Изабелле мистер Джон Найтли подарил собственный набор для письма, очень красивый, из орехового дерева. Так что этот никому не нужен… Ну, значит, ты все-таки уезжаешь в Лондон? — Тон Эммы стал легким, как будто эта перспектива ее немало порадовала. — Ты довольна?

— Довольна? — удивленно переспросила Джейн. — Конечно, нет! Чему же здесь радоваться? Мне жаль — очень жаль покидать Хайбери, мой дом, тетю Хетти, бабушку.

— Но ты ведь живешь в маленьких темных комнатах, так заставленных мебелью, что там даже трудно ходить, и твоя бабушка совсем старая, а тетя Хетти все время болтает — она сама так говорила. Как же ты это выносишь?

— Извини, — проговорила Джейн, судорожно вздохнув. — Мне надо идти домой. Меня ждут. Миссис Коул придет на чай, чтобы попрощаться со мной.

— Миссис Коул? Но подожди! Прошу тебя, подожди минуту! — воскликнула Эмма. — Я должна тебе кое-что сказать.

Джейн послушно остановилась, но, ничего не дождавшись, повторила:

— Тетя Хетти будет волноваться. Мне надо идти, Эмма.

Эмма еще некоторое время колебалась, потом быстро выпалила:

— Это платье выглядит на тебе лучше, чем на мне. Оно стало симпатичнее, когда убрали бисер. Но я не думаю, что такие платья из такой ткани можно носить в Лондоне. Из кашемира будет лучше.

— Я не знаю… Полагаю, те люди — Кэмпбеллы — скажут мне, в чем можно ходить… прощай, — скороговоркой проговорила Джейн и побежала по дорожке, оставив Эмму в одиночестве под кедром.

Выйдя через дверь в стене, Джейн замедлила шаги и задумалась о тех нескольких словах, которыми обменялась с Эммой, и о том, что сказала миссис Хилл. «Нет, — решила она, — я не согласна с тем, что Эмма важничает. И вовсе она не много о себе воображает. Просто ей очень трудно угодить, когда речь идет о других людях. Ей все очень быстро надоедает».

Она вспомнила слова Эммы: «Ты уезжаешь в Лондон? Ты довольна?»

«Как будто, — подумала Джейн, — она мне завидует. И сама хотела бы поехать. Но ведь у нее есть отец, который не надышится на нее, любящая сестра, добрая гувернантка, друзья вроде мистера Найтли, хорошая одежда, игрушки, большой дом, красивый сад… Почему же ей все мало?»

Подбегая к дому, Джейн неожиданно подумала: интересно, у Кэмпбеллов есть пианино?

Вернувшись домой, она с огорчением узнала, что заходил мистер Найтли, чтобы попрощаться с ней, двадцать минут посидел с тетей и бабушкой, но потом был вынужден уйти на встречу церковных старост.

Полковник Кэмпбелл был высоким подвижным человеком лет пятидесяти, с бронзовым обветренным лицом — сказалась долгая служба за границей под палящим солнцем. Волосы — каштановые с сединой — в основном покинули голову полковника, оставив наполовину лысым, а его умное интеллигентное лицо не слишком украшал шрам — след от пули — на левом виске. Он сильно хромал и был глух на одно ухо — еще одно последствие ранения в голову.

— Тебе придется говорить громко и четко, когда обращаешься ко мне, дитя, — сказал он Джейн резким выразительным тоном теряющего слух человека, — иначе, понимаешь ли, я постоянно буду переспрашивать или требовать, чтобы ты говорила громче, что будет весьма утомительной потерей ценного времени.

— Вы слышите, когда я говорю так, как сейчас, сэр?

— Да, очень хорошо. У тебя красивый, чистый, приятный голос. Не сомневаюсь, мы прекрасно уживемся.