Град Божий - Эдгар Доктороу

Очевидно, что инициативу сообщить мне о пропаже проявила именно Сара. Он как раз сидел в доме и мучительно думал, что предпринять, когда она пришла домой с какой-то конференции. Он рассказал ей о происшествии и о том, что лежит на их крыше, а она сказала, что это, видимо, и есть то самое пропавшее распятие, о котором она прочла в газете.

Я этого не читал и отнесся к словам жены скептически.

Ты думал, что это очень странно, когда новость сама падает тебе на колени, сказала Сара.

Это верно. Новости — это всегда то, что случается не с тобой. А как понять и осознать то, что тебе известно больше, чем какому-то репортеру? Но мы нашли заметку.

Он не разрешает мне ничего выбрасывать, сказала Сара.

В данный момент это оказалось большой удачей, ответил муж.

Мы живем как в Библиотеке Конгресса.

Итак, благодаря Саре мы имеем законного владельца.

Она посмотрела на меня и слегка покраснела. Она сняла очки и пальцами потерла нос. Я увидел ее глаза и успел рассмотреть их за то краткое мгновение до того, как она водрузила очки на прежнее место. Близорукие глаза, как у той девочки, в которую я влюбился в выпускном классе.

Я очень вам благодарен, говорю я своим новым друзьям. Кроме всего прочего, это настоящая мицва. Могу я воспользоваться вашим телефоном? Мне надо пригнать сюда фургон. Мы можем разобрать распятие, завернуть каждую часть и вынести из парадного подъезда, и никто не догадается, что именно мы выносим.

Я готов разделить расходы.

Спасибо, это совершенно лишнее. Мне не следует этого говорить, но в последнее время моя жизнь превратилась в сущий ад. У вас отличный кофе, но, может быть, найдется и какая-нибудь выпивка?

Сара подходит к стенному шкафу. Виски подойдет?

Джошуа, вздохнув, откидывается на спинку кресла. Мне приходится пить в одиночестве.

Представьте мое положение: распятие разобрано и словно строительный материал лежит за алтарем. До воскресного богослужения я не успею смонтировать и повесить его на место. Прекрасно, я прочту проповедь и без него. На апсиде, на месте, где оно висело, остался довольно четкий отпечаток. Мы вознесем молитвы Богу во имя его единосущного Сына Иисуса Христа. Неплохо, Пэм, ты еще можешь доставать голубей из шляпы, если захочешь.

Я почти убедил себя в том, что имею дело с какой-то новой сектой. Я думал: хорошо, я стану сторожить, глядя на храм с противоположной стороны улицы, и смотреть, как они будут разбирать Святого Тима по кирпичику. Может, я помогу им. Его восстановят где-нибудь в другом месте как народную церковь. Как выражение веры. Я буду иногда заходить туда, слушать проповеди. Может быть, чему-нибудь научусь…

Есть еще одна идея, совершенно паранойяльная: все закончится установкой креста в Сохо. Мне остается подождать несколько месяцев, может быть, год, а потом я посмотрю с улицы в окна галереи и увижу его там, установленный и украшенный должным образом подобранными высказываниями. Такова светская версия. А я-то думал, что предусмотрел все возможности. Что я хочу сделать из этой ночной культуры вороватых идиотов… этих безмозглых похитителей бесценного, которые, гогоча, шляются по улицам, неся — что? что бы то ни было! — по водянистым волнам городского нигилизма… в тусклых проблесках их сознания брезжит что-то, имевшее некогда значение, которое они, смеясь, не могут вспомнить. Иисусе, это даже не святотатство. Собака, крадущая кость, лучше их знает, зачем крадет.

* * *

Мойра, женщина, переступившая грань между классами, превращается в рассказ. Он немного сноб, не правда ли? Мне не очень нравится, что по вечерам он часто ходит в Метрополитен. Он был шокирован, когда она пощекотала язычком его ухо. Его возмутила отнюдь не вульгарность, а само действие человека, которого ты представлял себе совершенно иным.

Единственный способ справиться с таким положением — это перевернуть моральную природу и снабдить ее мотором. Но тогда вся история превращается в кино.

Кино: Парень начинает любовную интрижку с элегантной трофейной женой делового руководителя — все трое в кипящем котле нью-йоркского общества, состоящего, как известно, из издателей, художников всякого рода, рекламных магнатов, журналистов и дельцов с Уолл-стрит.

После некоторого поощрения она превращается в пылкую любовницу, не знающую ни моральных ограничений, ни чувства вины, ни морального самоосуждения. Он не может изобрести ничего такого, чему бы она воспротивилась. Он изобретателен. Она приветствует любое его извращение, не сердится и не злится. Ничто не вызывает ее недовольства.

Исходя из условий, которые он диктует, она учится не требовать от их отношений больше, чем он сам готов ей дать. Он завоевывает над ней неограниченную власть. Он единолично решает, когда они встретятся, как они проведут время, какую новую позу он заставит принять ее, охваченную жаркой лихорадкой самоунижения. Ей же достаточно того, что она встречается с ним, прощает их обоих и возвращается домой до следующего раза.

Но ее полное подчинение его воле и стабильность романа начинает надоедать любовнику. Он распространяет свой контроль на ее отношения с мужем: когда она должна иметь с ним секс, а когда воздерживаться от секса, какую одежду она должна носить, какими духами пользоваться, какие обеды она должна заказывать своему повару, какие рестораны она должна посещать с мужем, куда она должна с ним ездить и на каких простынях спать в супружеской постели. И так далее, вплоть до количества супа в супнице. Возможность пользоваться любовницей как пультом дистанционного управления личной жизнью мужа, оживляет его.

Сейчас я вижу, что он — полное дерьмо. Почему я должен иметь с ним что-то общее? Однажды, по его указанию, муж оказывается с женой на Мауи, и пока он — муж — загорает на частном пляже, любовник в его номере стаскивает с жены купальник, выковыривает из ее паха мелкие песчинки и кончиками пальцев вдавливает их в самые нежные части ее тела. Она задыхается, она впала в зависимость от опасности, которую представляет собой ее любовник, от угрозы ее благополучию, самоуважению, самой жизни.

Такой негодяй, как этот парень, должен быть настоящей звездой. Я хочу сказать, что если на месте любовника окажется жирный лысый тип, страдающий одышкой, то публика вспыхнет от негодования и потребует назад свои деньги. Итак, он худощав, тренирован, заботится о себе, как заботятся все люди, лишенные искренней веры. Он бегает по утрам, работает с почти религиозной страстностью только для того, чтобы поддерживать себя в надлежащей форме, именно это является его жизненной обязанностью. Он мало пьет, не допускает излишеств, единственное исключение — интриги, в которых он большой мастер. Он не делает ни малейших усилий, чтобы завоевать благосклонность других, не снисходит до праздных разговоров, предназначенных только для того, чтобы показать, что он никому не угрожает. Он никогда не повышает голоса. Когда он забавляется — он высокомерен, когда злится — становится тихо угрожающим. Его эгоизм настолько равномерно проникает во все аспекты его жизни, что почти незаметен и кажется просто налетом снобизма, некой надменностью, которая при ближайшем рассмотрении оказывается видимой безжалостностью. Это привлекает женщин. Это привлекло и ее.