Грешники - Илья Стогов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 46
Перейти на страницу:

Половина моих одноклассников с тех пор успела посидеть в тюрьме, а вторая половина уже на кладбище. Сами они считают, что это нормальная жизнь. Мечтать о чем-либо еще — бессмысленная фантазия. А вот сам я очень неплохо учился. У меня даже троек почти не было.

Это-то меня и срубило. Парень с фамилией Кнабенгоф в советской школе не мог учиться лучше, чем русские мальчики. Директор школы была партийная. Из класса она меня просто выдавила. Я вдруг заметил, что меня откровенно валят на всех экзаменах. Выглядело это нагло и вопиюще, и мать пошла скандалить. Но, разумеется, ничего не добилась. После восьмого класса из школы меня выкинули.

Я хотел учиться. Мне хотелось самому решать, чем я стану заниматься в жизни. Но учиться остались полные подонки, а я отправлялся в техникум. Я забрал документы, пошел и отомстил: в первый же вечер после окончания школы перебил стекла в директорском кабинете.

* * *

Начиналась взрослая жизнь. Я был к ней абсолютно не готов. Меня окружали люди, с которыми я физически не мог общаться. Меня окружал мир, не приспособленный для жизни. Самое ужасное, что впереди было то же самое.

Жить оказалось так больно… и так сложно. Жить с другими я не хотел, а одному жить было незачем.

После школы я пристроился в Кинотехникум. Мама жалела, что я не пошел по ее стопам. Ей хотелось, чтобы я прожил ту же самую жизнь, что прожила она. Я представлял, как стану ходить на службу… проводить дни перед кульманом… и волосы у меня на голове шевелились от ужаса… для меня это была преисподняя. Из техникума я очень быстро сбежал.

Дольше года проработать на одном месте — это было выше моих сил. Но работать все равно было нужно. Сперва я устроился озеленителем в Александровский парк. Потом работал грузчиком. Потом дворником. Два дня я стоял у конвейера на фабрике мороженого. А дольше всего я проработал санитаром в больнице имени 25 Октября.

От других работ у меня всегда возникало ощущение бессмысленно убиваемого времени — но не от этой. Я работал в бригаде санитаров: приносил лекарства, выносил больничные утки и помогал в морге. Люди боятся морга, и я тоже боялся — но только до первого прикосновения к покойнику. Ты первый раз берешь мертвого человека за руки, за ноги и в эту минуту осознаешь: это не люди. Просто мясо. То, что было внутри, — ушло. Остался костюм.

Человек, это ведь не то, что ты видишь, а то, что внутри. В фантик тела завернута конфетка, и человеком мы называем именно ее, а не фантик. Никогда я не ассоциировал человека с его внешностью. Даже в отношениях с женщинами человек интересовал меня куда больше, чем тело.

Женщина может быть фантастически красива внешне и при этом быть полной дурой внутри. Несколько раз я пробовал секс с головокружительно красивыми женщинами — это была физкультура. Никогда в жизни мне и в голову не приходило покупать проституцию. Девушек у меня было немного, но зато они были самыми лучшими.

Первый раз я попробовал жить с девушкой, когда мне было семнадцать лет. Мы учились в техникуме и оба слушали тяжелый рок. Мы жили вместе, куда-то ходили, ели за одним столом и пробовали быть семьей… а потом просто расстались… разумеется, расстались.

С тех пор я пытался жить рядом с другим человеком еще несколько раз. Это не имело смысла. Есть в моей жизни женщина или нет — я все равно оставался один. По сути, вся моя жизнь — непрекращающееся одиночество. Я существовал среди людей, которые меня не понимали.

С самого детства я занимался тем, что рвал нити, связывающие меня с миром. Я порвал с семьей, со школой, с дворовыми приятелями, с национальностью и со страной… Годам к двадцати я остался совсем один. Жить дальше было незачем. И тут в моей жизни появился TaMtAm. Плохо только, что одновременно с этим у меня начались огромные личные проблемы.

* * *

Когда мне было пять лет, я заболел менингитом. Очень серьезная штука — воспаление мозга. Несколько суток я провел в коме. Я почти умер тогда и до сих пор отлично помню все, что ты чувствуешь, когда наступает смерть.

Бояться смерти — это нормально. Но не в пять лет. В таком возрасте к смерти ты совершено не готов. Ужас, который я пережил, остался со мной навсегда. Я был маленький и беззащитный. А то, что на меня обрушилось, было взрослым и чудовищным. Это был животный ужас, при котором ты перестаешь себя контролировать и писаешься в штаны, — только там у тебя нет штанов. И то, что ты ощущаешь, не кончается никогда.

То, что воспринимают наши органы чувств, имеет предел. Глаз видит волны какой-то там частоты, но не видит инфракрасный или ультрафиолетовый свет. То, что способен воспринять мозг, тоже имеет предел. Мы сосредотачиваемся на чем-то одном и отсекаем все остальное. Если хочется, то эти рамки можно расширить. Но смерть снимает вообще все рамки. Там никаких пределов нет. И ты погружаешься в ужас, по сравнению с которым Освенцим покажется Диснейлендом. Любая, самая невыносимая жуть нашего мира — Диснейленд по сравнению с адом.

Рассказать, что такое ад, — невозможно. Зато его можно испытать. Даже секундное испытание ада — рубец, который остается с тобой навсегда. Дальше именно он станет определять всю твою жизнь. На фоне полового созревания детские кошмары вернулись и теперь преследовали меня безостановочно.

Начало 1990-х было самым радостным временем — но и самым тяжелым. Я переживал жуткие депрессии. Я не мог спать. Не мог есть. Я уходил туда, где меня никто не видел. Если со мной заговаривали, я тут же срывался на крик. Два раза я пытался покончить с собой: я все еще боялся смерти, но жизнь оказалась даже страшнее, чем смерть.

Единственным спасением было то, что я по-прежнему плохо видел. Мне было достаточно снять очки, чтобы мир тут же потерял четкость.

Исчез.

Стал размытым.

Перестал касаться меня лично.

А потом пришел человек, который сказал:

— На! Попробуй! Эта штука победит твою депрессию.

Я был дико измотан. Все что угодно, лишь бы это кончилось. И я попробовал. С тех пор наркотики очень надолго вошли в мою жизнь.

* * *

Закона, запрещающего употребление наркотиков, тогда не существовало. Веществ, расширяющих сознание, в TaMtAm’е было навалом. Тем более что стоили они — копейки. Пи-Си-Пи продавали то ли в три, то ли в шесть раз дешевле, чем водку. При этом от водки с утра у тебя будет болеть голова, а от этой штуки ты на несколько суток превращался в инопланетянина, и все вокруг говорили, что для здоровья Пи-Си-Пи совсем не вреден.

К 1994 году TaMtAm превратился в космопорт. Клуб был битком набит инопланетянами. Куча идей, причудливые лица, абсолютная свобода, безумное многообразие. Адекватных людей в клубе не было вообще. Охрана пропускала внутрь только инопланетян, а обычным людям на входе говорили:

— Извини, дружище! Тебе этот клуб не подходит.

Страна снаружи переживала трудные времена — а нам было наплевать. Мир агонизировал и изменялся по нескольку раз в день — но наш мир менялся еще быстрее. Заслуга TaMtAm’а состоит в том, что он показал целому поколению: можно обходиться без всего остального мира. Хочешь играть музыку — наплюй на шоу-бизнес и просто играй! Хочешь быть свободным — приходи к нам и будь! Музыканты рок-клубовской волны пытались куда-то вылезти, пробиться, занять место, кому-то что-то доказать. Мы в TaMtAm’е чувствовали себя самодостаточными. У нас был клуб, а все остальное нам было не нужно.

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 46
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?