Ведьмина доля - Дарья Гущина

— Ой, ёж твою ж маму, бляха муха! — испуганно заматерился Жорик. — Я ж сказав, шо она не то, за шо показывается!.. — перекрестился и зашептал: — То ж не людь, Уля, то ж бисово дитё, адово семя, демонское…

— Жора!.. — я поежилась. В квартире враз стало сыро и мерзко.

— Ой, шо буде, мамань мою… — он снова перекрестился и на дикой смеси русского, украинского и немецкого зашептал матерную молитву.

— Жорик, ты же атеист.

— Мало ли…

Зойка криво улыбнулась. Призрак очень хотел забиться в любимое кресло и накрыться газетой, но мимо девочки пройти не решался. Кирюша вопросительно бряцал костями, переступая с ноги на ногу. А я приходила в себя и понимала, что ожидала подобного. Не зря ж она так жадно интересовалась нечистью. И как же в ней все… нечисто. Или… не дочищено. Тумана — визуальной и материальной силы — быть не должно. Это как послед у нечисти — неусвоенные клочья переданной силы. Но она же ведьма, откуда такое явление?..

— Внешне меняешься?

Она отрицательно качнула головой. Губы побелели и сжались в тонкую полоску, почти слившись с кожей лица.

— Совсем? Только глаза?

Зойка кивнула. Еще и немота при изменениях… Я вытянула ноги и призадумалась. Потомки нечисти и людей — нонсенс, если только нечисть не высшего порядка. И даже с высшей нечистью дети случались крайне редко. А выживали — еще реже. И если она почти не менялась внешне, значит, кто-то в семье был одержимым. Причем долго, едва ли не с рождения. Тогда магия нечисти пропитывала кровь и передавалась по наследству. Маму можно смело исключить — она ведьма, а у нас иммунитет от одержимости. Значит, неизвестный папа, ведь сила так и хлещет. Родство очень близкое. Правда, еще есть вариант врожденной «необычности»…

— Дай-ка лапку, — я протянула к ней руку ладонью вверх.

Зойка подошла и положила свою ладонь на мою. Я пошевелила пальцами, выплетая связующую нить, и едва не навернулась с пуфика. Ее сила била током, ошпаривала крутым кипятком. Кирюша едва-едва успел подхватить меня под мышки. Я судорожно втянула носом воздух, чувствуя, как опять чешется левая рука, как дрожат колени и сжимаются внутренности.

— Жор, а налей-ка еще…

Призрак послушно скрылся на кухне, девочка села на пол, обняв колени, а я еще с минуту просто дышала, успокаивая свой несчастный организм. Нет, «необычность» мимо. Однозначно потомок. Струящийся из глаз туман уже собирался небольшими облачками и устилал пол, пропитывая воздух сыростью. Жорик принес мне рюмку, испуганно крякнул и пошел открывать окна.

— Раньше нападали?

Зойка кивнула и показа два пальца.

— Два года назад?

Качает головой — нет.

— Два месяца назад?

Кивает.

— Похитить или убить?

Показывает — первое. Логично. Убить бы хотели — давно бы убили. Живой нужна зачем-то.

— Алла знает? И хотела не только показать тебя Верховной, но и… спрятать? Защитить?

Зойка кивнула, отвернулась, сжалась в комок.

— Жор, дай и ей рюмку. Не алкоголь же, а от… нервов. Да не трясись ты так, бояка! Самое страшное с тобой уже случилось — ты умер. Дай сюда.

Я забрала у призрака рюмку и села рядом с Зойкой. Обняла ее за плечи и притянула к себе. Бедное создание… Та управилась с успокоительным и вернулась в привычный облик. Упрямые серые глаза, дрожащие губы.

— Извини, — сказала ей тихо, — но я должна знать… Алле надо было сразу всё рассказать, и я еще стрясу с нее объяснения. Знай я раньше… не случилось бы того, что случилось. Я бы приготовилась и… Всё-всё, успокойся…

Зойка хлюпнула носом и расплакалась, глухо, рвано, хрипло. Как плачут взрослые, не умеющие плакать. Не желающие плакать у кого-то на плече. Отвергающие понимание и сочувствие как нечто недостойное. И так некстати запищал домофон… Кирюша снял трубку, молча выслушал говорящего и показал мне на сотовый.

— Спасибо, дружок, я знаю, — устало кивнула. — Арчибальд, собственной персоной. Передай, чтобы подождал.

Скелет укоризненно клацнул нижней челюстью. Я подняла брови:

— Что? Как похабные сообщения писать и рассылать всем подряд — так ты мастер, а как написать «Подождите десять минут, пожалуйста» — так сразу «говорить не умею»?

Кирюша грустно покачал головой, пожал плечами и отвернулся. Костяшки пальцев бодро забарабанили по клавиатуре сотового. Зойка, хлюпая носом, тихо хихикнула. Я с облегчением улыбнулась. Схлынуло.

— Пойдем-ка, в ванную, — и помогла ей встать. — Умоешься, переоденешься и в постель. Время позднее, а день сегодня был тяжелый…

Она последовала за мной послушным зомбиком. Умывальник — полотенце — пижамка — постель. Подоткнув одеяло, я провела указательным пальцем по ледяному лбу, от края волос к переносице, шепча колыбельную, и еще несколько минут сидела рядом с уснувшей девочкой, прислушиваясь к ровному дыханию. Однако дела…

— Жор, если боишься — пойдем со мной, — я быстро обувалась.

— Негоже трусити, коли мертвий, — сухо отозвался призрак из кухни и красноречиво зашелестел газетой: — Уль, а шо есть — «самая длинная сторона прямоугольного треугольника, противоположная прямому углу»? Десять букв.

— Гипотенуза, — я взяла ключи и отобрала у Кирюши сотовый. — Закройся.

Спускаясь — для разнообразия пешком — я позвонила и извинилась за сорванную встречу. Форс-мажор, да, и весьма неожиданный. И снова намечать встречу отказалась. Мало ли. Сунула в карман джинсов телефон и запрыгала через ступеньку, глупо улыбаясь. Мне было хорошо. Отлаженная «трясинная» жизнь на глазах ломалась и комкалась, а я смотрела на это со стороны и ловила кайф.

Сумбур и неожиданности для меня — как свежая кровь для акулы. Это азарт, экстрим и эйфория от движения. В распланированной жизни ты идешь пешком, от одной метки в еженедельнике к другой. Лишь опасность и неизвестность заставляют не бежать — лететь вперед. И дышать жизнью. И пусть осенний ветер чужих обострений и дальше ломает планы — впервые за пять лет я наконец снова чувствую себя живой. И летящей. Как на метле — на скорости двести километров в час, когда неважно, что впереди падение. И неважно, уцелеешь ли. Важно лишь ощущение движения. Непрерывного. Безоглядного. Свободного.

Арчибальд Дормидонтович, глава городской общины «пауков», сидел на скамейке и наслаждался свежим воздухом. Невысокий сухонький старичок — божий одуванчик. Темные брюки, светлая рубашка, серый пиджак, щегольские остроносые туфли, очки в тонкой оправе, шляпа, седая шевелюра и усики с бородкой в стиле французских мушкетеров. И не скажешь, что это хитрая и безжалостная нечисть. А на непропорционально длинные руки и заостренные желто-черные ногти кто ж внимание обратит?

— Ульяна Андреевна, — он встал и вежливо снял шляпу. — Прошу простить мой поздний визит, но я готов объясниться.