Заложники - Энн Пэтчетт

Она слегка приподнялась, неуверенная, что ей можно садиться, поправила его ноги. Аккомпаниатор был крупным человеком, не массивным, но высоким, и ей пришлось повозиться с его неестественно закоченевшими членами. Сперва она подумала, что он просто прикидывается. Она слышала, что в подобных ситуациях некоторые заложники притворяются больными, чтобы тем самым ускорить свое освобождение, однако вряд ли возможно заставить свою кожу принять такой оттенок. Его голова, когда она его трясла, безвольно моталась из стороны в сторону. Один из официантов, лежавший рядом на полу, вытащил руки аккомпаниатора из-под туловища и положил вдоль.

– Что с вами? – прошептала она. Мимо протопали грязные ботинки. Она вытянулась на своем месте рядом с аккомпаниатором и сжала пальцами его запястье.

Наконец он пошевелился и вздохнул, затем повернул к ней голову. Он моргал так, словно она разбудила его от глубокого и прекрасного сна. «Ничего с тобой не случится», – сказал он Роксане Косс, но его посиневшие губы при этом едва двигались, а голос звучал отстраненно и вымученно.

– Наверняка они потребуют выкуп, – сказал господин Осокава Гэну.

Они вместе наблюдали за Роксаной и ее аккомпаниатором, причем несколько раз им казалось, что он уже умер, но тут он как раз шевелился или вздыхал.

– Компания «Нансей» должна выплатить выкуп, причем любой, из своего страхового фонда. Они выплатят его за нас обоих. – Он говорил так тихо, что его речь нельзя было назвать даже шепотом, тем не менее Гэн его хорошо понял. – Они также заплатят выкуп за нее. Только так. Она здесь за мой счет.

Аккомпаниатора, особенно если он болен, вряд ли подвергнут насилию (заставят остаться). Господин Осокава вздохнул. Вообще-то в некотором смысле здесь все люди должны быть выкуплены за его счет, и он терялся в догадках, какую сумму придется за них доплачивать.

– Я чувствую, что это я навлек на нас этот кошмар.

– Но у вас же нет в руках оружия, – возразил Гэн. Слова, сказанные по-японски и так мягко, что их едва можно было расслышать даже в двадцати сантиметрах, несколько успокоили их обоих. – Это все из-за президента, это его они хотели похитить ночью.

– Жаль, что не похитили, – сказал господин Осокава.

В другом конце комнаты, возле золотой парчовой софы, лежали, держа друг друга за руки, Симон и Эдит Тибо. Во время приема они держались особняком от других французов. Выглядели очень гармоничной парой, напоминали даже брата и сестру, оба голубоглазые и черноволосые. Их позы были абсолютно непринужденными, и, глядя на них, невозможно было себе представить, что они легли на пол под прицелом автомата. Они напоминали людей, которые прилегли отдохнуть, устав от долгого стояния на ногах. В то время как другие дрожали от страха, чета Тибо тесно прижималась друг к другу, она положила голову ему на плечо, его щека терлась о шелк ее волос. Он гораздо меньше думал о террористах, чем о том, что волосы его жены пахнут сиренью.

В Париже Симон Тибо тоже любил свою жену, хотя не всегда хранил ей верность и не слишком баловал своим вниманием. Они были женаты двадцать пять лет. Двое детей, летние каникулы на море вместе с друзьями, разные должности, разные собаки, Рождество в семейном кругу, включающем множество старших родственников. Эдит Тибо была элегантной женщиной, но в городе, где элегантных женщин тысячи, это не имеет особого значения. Случались дни, когда он вообще не вспоминал о своей жене. То есть он, конечно, думал о том, что она делает, и даже спрашивал себя, счастлива ли она, но это относилось не к Эдит самой по себе, а только к Эдит как его жене.

А потом, на волне правительственных обещаний, которые легко даются и столь же легко берутся назад, они были посланы в страну, которую между собой называли не иначе, как «ce pays maudit» – «эта проклятая страна». Оба они встретили новое назначение с ужасом и одновременно со стоическим практицизмом. Но через некоторое время после приезда случилось необыкновенное: он словно обрел ее заново, как песню юности, которую он, казалось, давным-давно забыл. Неожиданно для самого себя он стал смотреть на нее так же, как смотрел в двадцать лет. Нет, она не казалась ему двадцатилетней, она казалась ему сейчас гораздо прекраснее, чем тогда, просто он ощутил забытые чувства, биение сердца, безудержные вспышки желания. Он смотрел на нее дома, когда она резала свежие газеты, чтобы устелить ими полки на кухне, когда она лежала на животе поперек кровати и писала письма к дочерям, которые учились в Парижском университете, и у него перехватывало дыхание. Неужели она всегда была такой, а он просто не замечал? А может, он знал об этом всегда, но по небрежности забыл? В этой стране с грязными дорогами и желтым рисом он открыл для себя, что любит ее, что он принадлежит ей. Возможно, этого не случилось бы, стань он послом в Испании. Не попади они в такие особые обстоятельства, в это специфическое и страшное место, он, может быть, так никогда бы и не понял, что его единственная в жизни любовь – это она, его жена.

– Что-то они не особенно торопятся с расстрелом, – прошептала Эдит Тибо своему мужу, и ее губы при этом дотрагивались до его уха. Казалось, вокруг нет ничего – только белый песок и ярко-голубая вода. Эдит входит в океан спиной к нему, вода охватывает ее бедра… «Хочешь, я поймаю тебе рыбку?» – кричит она ему, а затем исчезает в волнах.

– Они нас разлучат, – сказал Симон.

Она крепко схватила его за руку:

– Пусть только попробуют!

В прошлом году в Швейцарии проводился обязательный семинар для дипломатов по правилам поведения во время захвата посольства. Он прекрасно понимал, что те же правила подходят и для данного случая. В скором времени террористы уведут от них женщин. Потом они… Он остановил свою мысль. Если честно, то он не очень помнил, что произойдет потом. Он только спрашивал себя, разрешат ли ему, когда они уведут Эдит, оставить у себя какую-нибудь ее вещь, например серьгу. «Как же быстро мы свыкаемся с худшим!» – подумал Симон Тибо.

Тихий шепот в разных углах помещения, после того как люди вернулись из туалета, превратился в несмолкаемый ровный гул. Поднявшись и размяв ноги, они уже не чувствовали себя такими униженными и покорными, как на полу. Заложники переговаривались друг с другом, пока наконец комната не превратилась в жужжащий улей, напоминая коктейльный прием с той лишь разницей, что люди лежали распростертыми на полу. В конце концов командир Альфредо вынужден был прострелить еще одну дыру в потолке, и это положило конец разговорам: несколько сдавленных всхлипываний – и тишина. Не более чем через минуту после выстрела раздался стук в дверь.

Все повернули головы к двери. Несмотря на постоянно доносящиеся с улицы команды, на крики толпы, лай собак, стрекотание вертолетов, никто еще не рисковал извне стучаться в двери, и все, находившиеся в доме, напряглись, как будто их побеспокоили в самый неподходящий момент. Молодые террористы нервно переглядывались друг с другом, сглатывали слюну и нащупывали спусковые крючки своих автоматов, словно показывая, что готовы перестрелять заложников. Три командира после короткого совещания выстроили молодых солдат в шеренги с каждой стороны двери. Командир Бенхамин вытащил свой автомат и, пнув вице-президента башмаком в плечо, заставил его встать и вести переговоры со стучавшим.