Информация - Мартин Эмис

С ожесточенностью можно смириться. Только посмотрите, как мы все с ней прекрасно уживаемся. Но случилось кое-что похуже, и вот тогда-то и начались настоящие беды. Стояла вязкая, липкая осень, Ричард перестал встречаться с девушками (к тому времени он был уже женат). Джина была беременна, и она не просто ждала ребенка — она ждала двойню. На четвертый роман Ричарда «Невидимые черви» продолжали поступать отрицательные отзывы (заслуживает ли это мертворожденное дитя заглавной буквы и кавычек?). Мысль о том, что он превысил банковский кредит, буквально высверливала ему череп каждый раз, когда он собирался с духом об этом подумать. И теперь представьте, какое удовольствие испытал Ричард, когда его самый давний и самый глупый друг, Гвин Барри, объявил о том, что его первый роман, «Город вечного лета», принят одним из ведущих лондонских издательств. Ричард, в общем, понимал, что все самое плохое рано или поздно обязательно должно случиться, и потому был к этому готов — в общем, он, так или иначе, этого ждал. Ричарда уже давно забавляли исповеди Гвина о его литературных амбициях, и он, презрительно фыркая, пролистал «Город вечного лета» и пару его заброшенных предшественников — более ранних редакций. «Город вечного лета» — о чем это? В романе описывался Оксфорд, где двадцать лет назад повстречались два писателя. Сначала они жили вместе в мрачном Кебл-колледже, а потом вместе снимали квартиру на улице Вудсток-роуд. Прошло двадцать лет, подумал Ричард, и сегодня мне уже сорок. О, боже, куда они улетели? Первый роман Гвина был автобиографичен, как почти все первые романы. Ричард присутствовал на его страницах небрежно загримированный (неразборчивый в сексуальных связях коммунист, со своими стихами и «конским хвостом»), но при этом он был описан тепло и даже в романтическом свете. Сам Гвин представлен в качестве рассказчика — бледного и болезненного валлийца, и в соответствии с условностями жанра именно он за всем бесстрастно наблюдает — в то время как реальная жизнь обычно делает все, чтобы статист так и остался статистом, ничего не поведав миру. Тем не менее Ричард считал, что образ Гвина был единственной сильной стороной книги: стопроцентный придурок, сообщающий голые факты о мире придурков. Все остальное была чистой воды ахинея, невероятно скучная и невыразительная. Книга старалась быть «трогательной», но трогательным в «Городе вечного лета» было только одно — он искренне считал себя романом. После выхода в свет роман расходился слабо, сопровождаемый незаслуженно благосклонными рецензиями, принадлежавшими перу Ричарда. На следующий год маленькая книжечка в мягкой обложке еще кое-как продавалась месяц или два… Можно было бы сказать, что Ричард переживал свежий провал своего шестого романа (но вряд ли провал бывает свежим, от него всегда несет затхлостью, и он слабо шипит, как прокисший йогурт), когда Гвин прислал ему выправленную корректуру своего второго романа — «Амелиор». Читая «Город вечного лета», Ричард фыркал, ну, а читая «Амелиор», он хихикал, гоготал и издавал тирольские трели: его веселили авторские слащавость и вкрадчивость, манерные точки с запятой, полное отсутствие юмора и острых поворотов сюжета, заемные образы, умилительная простота композиции, игрушечная симметрия… Так о чем же он, собственно, — «Амелиор»? Эта книга не была автобиографической: в ней рассказывалось о группе молодых людей в какой-то неназванной стране, которые взялись организовать сельскую общину. И им это удалось. И на том книга заканчивалась. Этот роман, с точки зрения Ричарда, вообще не стоило писать, а в законченном виде он был просто обречен на провал. Ричард с нетерпением ожидал дня, когда книга увидит свет.

Заговорив о терпении или о качестве, ему противоположном, я полагаю, мы можем ненадолго переключиться на точку зрения близнецов Ричарда — Мариуса и Марко. Ричард не был строгим и требовательным отцом, ему была свойственна терпимость, которую мальчики, как мне кажется, согласились бы назвать терпением. Ричард никогда их не ругал за испачканную одежду или разбросанные игрушки — эта миссия была возложена на Джину. Ричард не кричал, не бушевал, не раздавал шлепки направо и налево. Все это приходилось делать Джине. И наоборот, когда дети оставались с Ричардом, они объедались мороженым и чипсами, часами смотрели телевизор и крушили мебель, пока он сидел в своем таинственном кабинете, тяжело склонившись над письменным столом.

Но потом с папиным терпением что-то случилось… «Амелиор» уже был в продаже примерно месяц. Особой шумихи он не вызвал, и поэтому у Талла не было никакого повода облекаться в траур. В рецензиях на роман не было сарказма, на что надеялся Ричард, но тем не менее они были покровительственно-снисходительны по отношению к автору, просты и кратки. Немного удачи, и вскоре с Гвином будет покончено. Это было воскресное утро. Для мальчишек это означало, что они почти целую вечность будут предаваться безнадзорным шалостям, потом в сопровождении одного из погруженных в безмолвный транс родителей пойдут гулять в Собачий садик или даже лучше (в зоопарк или в музей). А потом им возьмут напрокат самое малое две кассеты с мультиками, потому что в воскресенье вечером после выходных, проведенных в их компании, даже Джина соглашалась на телевизор и часто ложилась спать раньше детей.

Так вот, папа на кухне наслаждался поздним завтраком. Близнецы (они оба красовались в мешковатых «бермудах», в которых их ножки казались еще более худенькими) возились на ковре в гостиной. Мариус умело сооружал из пластмассовых кубиков морские и космические корабли. А Марко развлекал себя в основном игрой своего воображения. Шнурами от стоявших на журнальном столике телефона и лампы он оплетал фигурки разных животных: например, стегозавра и поросенка в своих фантазиях он устраивал так, как в известной притче: чтобы лев мог лежать рядом с ягненком… Внезапно мальчики услышали из кухни громкий нечленораздельный вопль. Эти звуки, полные боли и горя, никак не связывались в их сознании с отцом и вообще ни с кем из знакомых; может быть, это кто-то чужой или какое-нибудь животное? Марко резко сел, сильно дернув перепутанные провода, опутавшие утенка и динозавра. Столик зашатался. Глаза Марко широко раскрылись, в них блеснули слезы искреннего раскаяния, столик рухнул, и в комнату вошел Ричард. В обычный день Ричард, пожалуй, сказал бы: «Ну, что тут у нас?», или «Да, не повезло», или, скорей всего, просто: «Господи боже». Но не в то воскресное утро. Быстро шагнув вперед, Ричард со всего маху залепил Марко такую оплеуху, которую тому еще не доводилось получать. Мариус замер на месте. Ему показалось, что воздух зарябил волнами, как вода в бассейне, из которого дети уже вылезли.

Двадцать лет спустя об этом прискорбном случае близнецы, улегшись на кушетку, будут рассказывать своему психоаналитику — о том дне, когда их отец потерял терпение. И больше он его уже не нашел, во всяком случае не таким, каким оно было изначально. Но они так никогда и не узнают, что же на самом деле произошло тем воскресным утром: вопль отчаяния, искривленный от ярости рот, мальчик на ковре в гостиной, покачнувшийся от удара. Пожалуй, только Джина могла бы сложить все по кусочкам, потому что отношения между супругами с тех пор тоже изменились. А случилось вот что: в то воскресное утро имя Гвина Барри и его «Амелиор» появились в списке бестселлеров под номером девять.

Но прежде чем заняться другими делами, прежде чем совершить нечто великое и благородное, например продолжить работу над своим романом, переписать рецензию на книгу «Роберт Саути — поэт-джентльмен» или приступить к уничтожению Гвина Барри (для начала, как ему казалось, у него был заготовлен неплохой ход), Ричарду надо было отнести в починку пылесос. Ладно. Отнести пылесос в починку. Но прежде Ричард сел на кухне и съел фруктовый йогурт. От избытка разных добавок йогурт по своей консистенции был как резиновый, чем напомнил Ричарду его вялый член… Давая Ричарду поручение насчет пылесоса, Джина употребила слова «заскочить» и «закинуть»: «Не мог бы ты заскочить в мастерскую и закинуть туда пылесос?» — сказала она. Но времена «заскоков» и «закидонов» Ричарда безвозвратно прошли. Он протянул руку и открыл дверцу чулана, где стоял пылесос. Обвитый шлангом пылесос вполне мог быть домашним животным их бойлера-далека.[3]С минуту Ричард в упор глядел на пылесос, потом медленно закрыл глаза.