Небылицы и думы - Иван Охлобыстин

Все-таки задать «правильный вопрос» стоило. Не имею права, как священник, не задать, получается, что не только собой интересуюсь.

С одной стороны, я, наверное, не имею морального права говорить об этом, с другой – почему-то про это никто не говорит или говорит, но не услышан.

В общем: если бы я был диаволом, я бы самозабвенно трудился блогером в Интернете вместе со всем пишущим коллективом преисподней, на каком-нибудь не епархиальном, православном ресурсе. По уровню ненависти к окружающему вообще и в частности, по уровню вреда, наносимого вере Христовой, равных таким ресурсам нет. Уже на данный момент для большинства гражданских посетителей Интернета слово «православный» является синонимом слова «злой».

Нет форума, в котором бы некий «делегат» православного ресурса кого-то не проклял и не оскорбил. И причем лезут-то «делегаты» чаще в темы сомнительные, заведомо для православных христиан не подходящие. На сайтах любителей садоводов или филателистов их не встретишь. Грязь предпочитают твари сварливые.

Безграмотные, психически нестабильные, агрессивные. Черти, да и только. Ведь как я раньше считал: православный христианин – явление доброе, всем своим существом людям родное. Скромное, до последней секунды уверенное в возможности спасения человека. В идеале – улыбчивое. Так нет же! Треш один, Dummi Вurger нервно курит.

Что меня так завело?! Простенько: веду передачу в эфире Русской службы новостей, звонит взрослый человек, называет себя православным, ни к селу ни к городу декламирует цитату из Святого Евангелия и тут же радостно напоминает о справедливой, по его мнению, гибели Романа Трахтенберга. Роман не был ангелом, но жизнь священна. Да и откуда кому-либо знать о последних мгновениях жизни Романа?! Ведь, как я понимаю, именно за эти мгновения кое-кто был и канонизирован. Я тут же вспомнил, как присутствовал на отпевании Лены Майоровой, которая по ужасной глупости, на почве алкогольного отравления и многолетней депрессии, облилась маслом, подожгла себя и умерла от ожогов. Никогда не забуду счастливых глаз подбежавшей ко мне другой, недавно воцерковленной, актрисы и ее восторженного шепота: «А наш батюшка сказал, что за нее нельзя в церкви молиться, потому что она самоубийца».

И вспомнил, как один молодой и «тотально канонический» диакон совал мне в лицо желтую газетенку, в которой покойный Святейший Патриарх Алексий якобы участвовал в каком-то буддистском ритуале, чем попирал все догматические нормы. Я недалекому диакону тогда посоветовал провокационной газетенкой подтереться и больше интересоваться не тем, что другой плохого сделал, а что он сам хорошего сотворил. Много чего вспомнил, еще больше разозлился, то бишь обрел «подобающий любому православному блогеру» образ злобного гоблина и начал писать эту статью. Чуть было меня не сбило с толку выступление по радио отца Андрея Кураева, но тут же адский импульс подпитала реплика, пролаянная в эфире таким же, как я, гоблином, невесть в чем несогласным с известным православным публицистом. Злоба черной жижей булькала в моем сердце всю дорогу до самого дома, где я, на свою беду, включил компьютер и тут же наткнулся на статью сановитого еретика-недоумка Диомида, обвиняющего здравствующего патриарха Кирилла в прямом сговоре с Антихристом по вопросу ИНН.

Боже, подумалось мне, как же мы выглядим в глазах обычных людей?! Слова доброго от нас не дождешься, спиной поворачиваться к нам опасно, а уж о присоединении по доброй воле к сатанинскому торжеству под православным лейблом и речи быть не может. И тут меня озарило: так это не наши, наши так не могут, наши хорошие, я с нашими Богу молюсь, чтобы всем лучше было, а это духи злобы поднебесной, приличными телами овладевшие для подрывной работы. Эта мысль меня успокоила, и я вспомнил знакомого старца, человека истинно святой жизни, который на мой вопрос, много ли демонов по миру бродит, ответил: не суются они практически. Сами справляемся.

P. S. Так что, любезный читатель, если вам встретится в Сети заметка, после которой захочется руки помыть, не верьте, что ее написал православный, даже если он так подписался. Не наш это. Казачок засланный. После заметок, которые наши пишут, мир обнять хочется. Перекрестите экран монитора и скажите: «Изыди, сатана! Аминь».

Неожиданно обнаружившиеся у меня гражданские позиции окончательно измотали душу. И захотелось поговорить о чем-то простом, понятном и близком каждому второму читателю нашего миролюбивого клуба. О золоте, например.

Вся наша жизнь не более чем вариации на тему детства. Вот я, как и, наверное, все другие нормальные дети, мечтал о сокровище. Нет, не о куче дензнаков, сваленных беглым бухгалтером в канализационном люке, а о настоящем, волшебном сокровище. Чтобы мне его волшебник или в крайнем случае умирающий от нанесенных драконом ран благородный рыцарь передал с напутствием. Драгоценность должна была быть во всех отношениях драгоценной – в каменьях, драгметаллах и тайной. Сверкающим фетишем с магическим потенциалом или символом таинственной принадлежности.

Но в те душные времена перстни носили только некультурные и, как правило, нехорошие люди. О браслетах и геральдических бляхах речи быть не могло. Могли привлечь до выяснения личности. Пришлось вопрос драгоценности отложить до более удобного времени.

В девяностые годы давно забытые благородные материалы потеснили изделия из бетона, фанеры и стекловаты. Но ценность предмета по-прежнему оценивалась весом, и найти что-либо связанное с детской мечтой не удавалось. Пришлось придумывать самому. Помню, я принес районному ювелиру портрет Пушкина кисти Кипренского и попросил ювелира сделать точную копию перстня со смуглой руки Александра Сергеевича. Ювелир наотрез отказался, поелику никакими ювелирными техниками, кроме уменьшения размера обручального кольца, не владел. Плюс ко всему ювелир меня явно подозревал в намерении противоправного порядка.

Выручил подаренный другом-археологом мятый перстень из крымского погребального кургана. Изделие я сам бережно отчистил зубным порошком, форму выправил и с удовольствием носил на указательном пальце левой руки два года. И каждый раз, осязая перстень, я погружался в состояние сладкой сопричастности личной жизни его прошлого обладателя – скорее всего, из непокоренных степных вождей. Курган все-таки! А «личной» – потому что украшение. Тот, кто носил перстень, считал его заслуживающим уважения.

В 1992 году, при купании в Черное море на съемках фильма «Нога», перстень я утопил вместе с памятью сановитого скифа. Смириться с потерей помог только тяжелый платиновый браслет, привезенный мною из Чикаго, куда я ездил по студенческой линии на кинофестиваль. Америка мне не понравилась – чужая, а браслет ничего. Но с очень неудачным замком, который вскоре сломался и обеспечил меня платиновым ломом. Продавать было глупо и опасно. Я взял справку от киностудии, денег и пошел в ювелирную мастерскую на станции метро «Аэропорт». Сказал, что для фильма я должен кольцо главного героя сам сделать – режиссер настаивает. Ювелир все делать самому не советовал: кислоты там, для зрения не очень, долго ковыряться. Но обещал научить пайке и камни вставлять. Мне импонировал его практичный подход. После недолгой торговли я отдал ему эскиз и три звена от браслета. Через две недели он вернул мне крест, который я ношу до сих пор, – чуть смягченная форма «труворова» креста, или, как его называли в седьмом веке, «русельного». По легенде, такой носил Трувор – один из братьев Рюрика.