Айронкестль - Жозеф Рони-Старший

— Не так мало! — возразил Фарнгем. — В первой полосе мы насчитали по меньшей мере три разновидности черных, что заставляет предполагать о существовании довольно многочисленных кланов. Кроме того, нас преследуют Коренастые, которыми тоже нельзя пренебрегать.

— Они-то и мешают другим людям селиться дальше, — заметил Курам.

Хотя Фарнгем и Гютри оба воплощали тип англо-саксонской расы, с примесью кельтской у американца, между ними была резкая противоположность. У сэра Джорджа была такая же богатая внутренняя жизнь, как у Айронкестля, тогда как Сидней жил порывами. В часы опасности Фарнгем уходил в себя до такой степени, что казался безучастным или погруженным в грезы. Он гнал тогда всякое волнение в тайники подсознания, и на первом плане оставались лишь бдительность чувств и тонкий расчет чисто объективной мысли.

Гютри опасность, наоборот, сильно возбуждала, и во время боя его охватывало какое-то радостное безумие; это ощущение он очень любил, и оно мешало ему сохранять власть над своими решениями и управлять своими поступками.

Словом, Фарнгем был спокойно храбр, Гютри же — радостно храбр.

Так же, как характеры, были различны и их воззрения.

Сидней, подобно тете Ревекке, примешивал к своей вере спиритизм и оккультизм. Сэр Джордж всецело подчинялся обрядам английской церкви. И тот, и другой допускали многообразие исповеданий, лишь бы они соблюдали основные заповеди Евангелия.

Два дня прошли без приключений. В молчаливом, глухом лесу только изредка пробегало какое-нибудь животное.

Даже птиц не было слышно, кроме попугаев, время от времени испускавших резкий крик.

Ни одного человеческого следа. Фарнгем и Гютри стали думать, что Коренастые отстали. Даже Курам перестал подозревать их присутствие.

На третий день к полудню деревья расступились, образуя что-то вроде лесо-саванны, в которой островки деревьев чередовались с покрытыми травой пространствами и с пустынными местами.

Местность разделилась на два заметно отличающихся пояса, на востоке преобладала саванна; на западе продолжался лес, пересекаемый просеками. Исследователи держались на грани обоих поясов, желая выяснить преимущества того и другого. Выходя за опушку леса, по саванне пролегало болото, поросшее высоким папирусом, зонтики которого трепетали при слабом ветре, беспрестанно рождавшемся и умиравшем. Все кругом было влажно, хаотично, потрескавшаяся земля представляла убежища для пресмыкающихся. Гигантские кувшинки разбрасывали свои листья, подобные водоемам, опутанные водорослями, дающими приют болотным тварям; птицы точно из берилла, плюша и серы скрывались при приближении человека.

— Сделаем привал, позавтракаем, отдохнем, — предложил Гертон.

Пока черные устраивали стан под баобабами, Мюриэль, сэр Джордж, Сидней и Филипп исследовали болотистые берега. Мюриэль остановилась у залива. Вокруг священных цветов водили легкие хороводы огромные бабочки, горя как огонь, и цветы жонкиля, и зеленовато-серые, огненно-красные и бирюзовые мушки; жаба длиной с крысу прыгнула в недвижную воду. Из воды показались мягкие, дряблые формы, раскрытые пасти, тут и там шарахались перепуганные черные рыбы — все говорило о чудовищной жизни.

Сказочное видение вывело Мюриэль из ее созерцания.

Более чем какое-либо из встреченных в тысячелетнем лесу существ, представшее теперь перед ее глазами чудовище напоминало о жутком хаосе мира, о его темных силах. Это была длинная и толстая, как древесный ствол, змея с чешуйчатой шкурой. Туловище скользило с отвратительным проворством вслед за маленькой головкой со стеклянными глазами. Все, что есть отвратительного в дождевом черве, пиявке или гусенице, здесь было в колоссальных размерах… Змея остановилась. Нельзя было понять, видит ли она девушку; ее глаза из блестящего камня не смотрели. Дикое отвращение, зловещее головокружение сковали Мюриэль, и крик застыл у нее в горле. Страх перед могуществом этой гадины, вышедшей из низших областей жизни и казавшейся чудовищной нечистью, а также отвращение к ней были сильнее страха, испытываемого перед лютостью тигра или льва.

Явной угрозы еще не было. Смутный инстинкт влек питона к добыче, однако хищник не привык видеть высоких двуногих существ. Но ноги Мюриэль подкосились, она споткнулась о сухую ветвь, упала на колени и казалась меньше.

Возбужденный падением, питон быстро скользнул, обвился огромным телом вокруг молодой девушки, и прелестное существо стало добычей гада… Снова она хотела крикнуть, но страх сжимал горло; голова питона поднялась над бледным лицом и прекрасными, угасающими глазами; мускулы гигантского червя сдавливали кости, останавливали дыхание. Сознание меркло; смерть витала над ней; дух погрузился во тьму…

Сэр Джордж и Филипп шагали вместе по краю болота.

Травы, вода, тростник, кустарник — все кишело жизнью.

— Здесь страшная плодовитость! — заметил сэр Джордж, — особенно насекомые…

— Насекомые — бич мира! — подхватил Филипп. — Взгляните на эту мошкару… ни одного уголка, куда бы они ни проникли. Они всюду, все готовы уничтожить и пожрать. Они нас съедят, сэр Джордж.

Не успел он произнести этих слов, как сэр Джордж, обогнувший островок папируса, испустил хриплый крик; глаза его расширились от страха.

— Какой ужас! — вскрикнул он.

В ту же секунду страх объял и Филиппа.

На выдававшейся полоске земли питон продолжал обвивать Мюриэль, сжимая ее своими страшными кольцами.

Голова со сверкающими глазами склонилась на плечо, страшные чары исходили от обволакивающей грации чудовища.

Филипп инстинктивно схватился за карабин, но сэр Джордж воскликнул:

— Револьвер и нож!

В один прыжок они были на мысу… Нельзя было угадать, видит ли их чудовище. Оно трепетало, извивалось, готовое пожрать свою добычу. Сэр Джордж и Филипп одновременно выстрелили из револьверов, изрешетив голову животного, и принялись кромсать громадное тело. Кольца подались и распались. Филипп выхватил девушку и опустил ее на траву… Она уже приходила в себя, с блуждающей улыбкой на своем лице нимфы.

— Не нужно говорить моему отцу!

— Не скажем ничего, — пообещал сэр Джордж.

Она поднялась, тихо смеясь; к радости жизни примешивались еще страх и отвращение.

— Такая смерть была бы слишком чудовищной… Вы мне вдвойне спасли жизнь!

Взгляд ее упал на жуткий труп питона, она отвратила взор.

Гютри тоже шел по берегу болота. Этот пугающий мир, неустанно претворяющий мертвую материю в живую, по-своему приводил его в восхищение. Насколько мог видеть глаз, простирались болотные растения, питаемые водой, и сказочная жизнь кишела на глубине.

— Если бы всюду была вода и на земле, вся планета стала бы живой, — пробурчал Гютри. — Да для нее одной воды почти бы хватило… Одно Саргассово море — какая прорва!.. — Я думал, нашему пароходу никогда не выбраться. И какой неведомый мир живет на глубине — все эти кашалоты, зоофиты, акулы и аргонавты!.. А животные дна морской бездны, живущие на глубине пяти-десяти тысяч метров!.. Поистине, если бы, как говорит Библия, воды вверху и воды внизу наполняли пространство, — все пространство ожило бы. Великолепно и отвратительно!