Индейцы и школьники - Дмитрий Конаныхин

Яктык продолжал бешено молотить ногами, и корыто медленно уходило со стремнины. Водовороты кружили их, ему приходилось перехватываться, чтобы хоть как-то держать направление к берегу.

Наконец он ударился пяткой о прибрежные камни, попытался встать, но нога соскользнула между камней – и резкая боль пронзила Яктыка электрическим разрядом. Он еле успел вырвать ногу из щели, оттолкнулся, надеясь, что нога не сломана. Вроде нет, хруста не было, но растяжение было, по-видимому, жестоким. Отталкиваясь одной ногой, загребая рукой, Яктык полз по скрытым водой булыжникам, подтаскивая за собой тяжёлое корыто. Он бился и тянул корыто с братом на одном упрямстве – сил уже давно не было.

Рядом раздался громкий плеск – подбежавший Жорка поскользнулся на слизи водорослей, покрывавших подводную часть полого уходившей скалы, и звонко шмякнулся. Но не заплакал – дыхания не было, так быстро он мчался, скакал по валунам и пробирался через ольшаник вдоль берега, пока не увидел захлебывающегося Яктыка и корыто с Алёшкой уже возле берега.

– Я сейсяс! Дерфитесь! – Жорка сплюнул кровь, заполнившую рот. Зубы уцелели, но щека была прокушена. – Фифя, афай уку!

Жорка встал на четвереньки, как-то зацепился за трещину в горячей скале, протянул руку. Брат взмахнул через себя, Жорка поймал его уже вялую руку и потянул Яктыка к себе. Корыто звякнуло о скалу и противно заскрежетало.

…Так их и застал продравшийся через заросли Николенька: Яктык распластался на скале, стараясь согреться, рядом сидел Жорка, озабоченно трогая стремительно распухавшую скулу, Алёшка сидел на корточках, одной рукой придерживая корыто, а другой – ощупывая мокрые штанишки.

– Отцу скажете – прибью, – глухо пообещал дрожавший Яктык.

– Чего? Что? Яктык, что? – переспросил не расслышавший Николенька.

– Прибью! Вот что!

– Да кто ф шнал, фто его так понефёт! – Жорка опять сплюнул кровь. Правый глаз начал стремительно заплывать, щека малиново раздулась.

– Да-а-а… Дела…

Вдруг Яктык почувствовал, как маленькая ладошка легла на голову.

– Витюфа… Витюфа, ты гелой! Я тебя люблю!

Братья отогревались на горячем граните и молчали, уже задним числом испугавшись. Но они старались никак не выдать страха, опасаясь, что Як-тык увидит их слабость и презрительно посмотрит исподлобья. А Яктык лежал ничком на камне, шершавом, словно щека плохо побрившегося старика, терпел боль в кровоточащей ноге и радовался, что капли продолжали стекать на лицо и нельзя было рассмотреть электрические гримасы боли…

3

Как уже я говорил, братья Филипповы, «Филипповская банда», были известны всей Речной улице и ближайшей округе вплоть до Заводского посёлка, куда Яктык и его друзья собирались подраться с местными. Но я забежал немного вперёд – надо сначала рассказать о том, как «адмиралы» очутились все вместе в Зареченске, и об их несколько запутанном родстве.

Витька и Жорка доводились двоюродными братьями Коле и Алёшке – сыновьям Анатолия Филиппова, покалеченного на войне зареченского прораба, только вот матери у Коли и Алёши были разные – я уже рассказывал о блокадной беде и бессонном чуде, но повторить не грех.

Алёшка, Алексей Анатольевич Филиппов, родился в год Победы, а примерно за девять месяцев до того его мать Александра, вторая жена Толи Филиппова, разыскала и привезла из челябинского детдома Николеньку, эвакуированного из блокадного Ленинграда. Николенька же, Николай Анатольевич, был сыном Толи от первой жены, погибшей в Ленинграде; его приучали любить «новую маму», но он так и не привык, ершился и с готовностью обижался на Александру, чему весьма поспособствовала изредка наведывавшаяся в Зареченск его тётка, Зинаида Трошина, в девичестве Зинка Филиппова, младшая сестра Толи Филиппова. А вот как раз Витька, он же Яктык, и Жорка, младший, были сыновьями Зинаиды.

Вроде с родством разобрались. Вернёмся к началу приключений братьев Филипповых.

Зинаида была труженица, хозяйка, талантливая сплетница и непревзойдённая язва. Эти несколько противоречивые особенности натуры совмещались в ней весьма естественно. Прячась от неугомонных «троек», она вслед за братом перебралась в Ленинград, где жила тихо и незаметно, особенно после 1929 года, когда в родном Саратове был осуждён и расстрелян за «контрреволюционную агитацию» её последний несдержанный на язык дядя. («Урожай вырастили богатый – а стали ли лучше жить?» – сказал он однажды в сердцах. Добрые люди услышали, сигнал, «тройка», КРА, «десять лет без права», пуля, нет казака. Всё просто.)

Витька и Жорка Трошины стали в семье Анатолия подкидышами поневоле – не совладав с навалившимися послевоенными проблемами, вдовая Зинаида привезла Витьку и Жорку своему старшему брату, получившему после войны двухкомнатную квартиру в Зареченске и бывший финский хуторок на одном из бесчисленных островов, разбросанных по плёсам Сувалды.

В Союзе не могло быть хуторов. Но они были. Много чего было, о чём мы забыли.

Пока Филиппов целыми сутками пропадал на стройках – его плотницкие бригады отстраивали сметённый войной Зареченск, – Александра по-крестьянски основательно вела хозяйство. К 1947 году Филипповы даже умудрились завести корову, сено и камыш для которой молодые хозяева накашивали на соседних островах и привозили на хуторок на «фофане» – большой четырёхвесельной лодке. На столе Филипповых появились молоко, сметана, творог. А где корова, там и куры. Вот хозяйство потихоньку и разрасталось, дети окрепли, щёчки их покруглели. Можно было жить. Поэтому совершенно неудивительно, что к Филипповым, да и на другие острова, где бывшие блокадники старательно осваивали брошенные финские делянки, заявилась «Чёрная кошка».

Возможно, что людская молва несколько приукрасила те события: после войны «Чёрные кошки» появлялись повсеместно в окрестностях советских городов, больших и не очень, и, скорее всего, история о неуловимой банде отчаянных и безжалостных уркаганов была народным объяснением тому непонятному для простых людей бандитизму, которого, по идее, не должно было быть в победившей и настрадавшейся стране – ведь после войны всё должно было стать лучше. Трудно, да, но всё-таки ожидаемо лучше, иначе… Иначе – зачем столько народу полегло? За две войны оружия по всему Карельскому перешейку было набросано полным-полно, поэтому лихие люди при желании не имели в нём нехватки. И горе было тем семьям, кого заставали на дальних хуторах отсидевшиеся в тылу урки.

Но Филипповым повезло. В тот ослепительно-яркий, солнечный июльский день всем семейством они отправились на дальний покос, а уже вечером, когда их большой просмоленный «фофан» подплывал к родному острову, Толя издали увидел дым и весёлый огонь, с треском и свистом пожиравший постройки соседей, и благоразумно не сунулся спасать своё имущество. Среди густых кустов черёмухи, опоясывавших остров, он увидел несколько замерших фигурок. У Толи даже защекотало внутри от мысли, что кто-то сейчас спокойно выцеливает его и его детей. От греха подальше он тут же развернул лодку, побросал тяжёлые