Цветы к сентябрю - Николай Станишевский

Так оно и есть…

Это поцелуй сыграл роковую роль. Какой же я всё-таки тупица, самовлюблённый, неотёсанный болван!

Надо уезжать отсюда, и, как можно скорее. Вся проблема в том, что я не могу не вспоминать о Дженни.

Сегодня мне уже начало мерещиться, что она ходит по Дому. Наверное, от сильного желания Её увидеть у меня разыгралось воображение.

И сейчас я полностью уверен, что кто-то находится за дверью.

Мне это совершенно не нравится.

Мне не нравится ожидание у окна, в тягучих, словно патока, сиреневых сумерках, когда предметы теряют свои обычные очертания и превращаются в уродливых гротескных существ. И ещё мне не нравится, когда они отбрасывают тени, потому что именно тени прошлого не дают мне спокойно…

Спокойствия больше не будет.

Нет, нет, все будет хорошо, я в этом уверен. Завтра с утра я заведу машину, сяду и поеду в город. Подальше, прочь от этих жутких монстров! Они приходят для того, чтобы забрать то, что осталось. Жизнь. Вместе с этим чёртовым Домом. Но они могут простить меня, если я буду постоянно вспоминать о Дженни…. Или нет, лучше я буду думать о Джине, а за это они оставят меня в покое…. Ведь вам это несложно, мои маленькие таинственные обитатели? Или все это делает сам Дом? Но тогда я жду, когда он откроет свои двери, чтобы впустить внутрь долгожданный цветок к сентябрю…

Успокойся, Ник. У тебя опять слишком разыгралось воображение…

Воображение…

Дженни часто говорила, что у меня слишком буйная фантазия, даже предлагала начинать писать книги. Но, опять же, говорят такие люди быстро и легко сходят с ума. Находясь в мире грёз большую часть времени, они не замечают, как перемещаются туда на постоянное место жительства. А меня такая перспектива совсем не устраивает. Тем более, я этого боюсь.

И все время боялся…

Дежавю…

23 августа. Ночь

Она всё-таки приходила!

Это произошло так неожиданно, что когда раздался стук в дверь, я подпрыгнул, словно меня ошпарили кипятком! И когда я открыл и увидел её, маленькую, худенькую и замёрзшую, у меня чуть не лопнуло сердце. На улице было прохладно, но она опять пришла в своём тоненьком, летнем платьице из голубой в чёрный горошек ткани.

Она бросилась мне на шею, содрогаясь всем телом, а я осыпал её лицо поцелуями. И она отвечала мне тем же.

Я подхватил её на руки, перенёс в комнату и продолжал целовать, целовать, целовать…

— Боже мой, Джина, — повторял я. — Куда ты пропала?

— Не спрашивай, любимый, — горячо шептала она. — Сейчас это совсем не важно. Главное, что я снова рядом с тобой.

О, в тот момент мы не стеснялись великих, красивых слов, они исходили из самых глубин наших душ, беря истоки в наших сердцах.

Когда первый пылкий момент прошёл, и мы, вдоволь нацеловавшись, остановились посреди комнаты, Джина легонько отстранилась, взяла меня за руку и молча подвела к дивану.

— Присядем, Ник, — тихо сказала она. — Нам надо поговорить.

От этих слов у меня сжалось сердце. Неужели я действительно услышу что-нибудь плохое, то, чего я так опасался услышать все эти дни?

Мы опустились на мягкий полустёртый плюш. Джина взяла мои руки и решительно посмотрела мне в глаза.

— Ник, — в её взгляде сквозила тоска. — Произошла одна не слишком приятная вещь.

Хотя я был готов практически ко всему, у меня внутри всё болезненно сжалось. Я судорожно сглотнул и едва заметно кивнул головой.

— Дело в том, — печально продолжала она, — что правительство перестало финансировать проект моего отца. И теперь эксперименты придётся прекратить. От этой новости я совсем потеряла голову, перепутала дни, поэтому и появилась так поздно…

Я почувствовал, что земля уходит из-под ног, а лёгкие падают в вечную мерзлоту поджелудочной железы.

— Это наша последняя встреча? — глухо выдавил я.

— Наверное, да. То есть, нет. То есть, не совсем. Извини, я совершенно запуталась. До того, как я сегодня появилась здесь, отец сказал, что может перебросить меня сюда ещё раза два, не больше. И то он не ручается за успешный исход последнего.

— Так… — голова моя упала, а плечи безвольно опустились. — Он знает, что в этом времени ты встречаешься со мной?

— Нет. Я решила, что пока ему не надо об этом знать. У него сейчас и так хватает проблем, ещё я добавлю.

«Она не лжёт, — подумал я. — Похоже, её отец и в самом деле ничего не знает».

От безысходности и отчаяния у меня дико заныли зубы, и ужасно разболелась голова. Злость, переполняющая меня, вырвалась наружу, и я с силой хватил кулаком по правому колену.

— Но ведь должен быть какой-то выход! — истошный крик прозвучал в тишине сигналом бедствия тонущего корабля.

— Выход есть всегда, — спокойно сказала Джина. — Ты и сам прекрасно знаешь, что я не могу здесь оставаться, ведь у тебя есть жена. Поэтому, может быть и к лучшему, что всё так обернулось. Наши встречи повлекли бы за собой только одну беду.

Я не нашёлся, что сказать, а только обхватил голову руками и стиснул её так, что заныли височные кости.

— Я привыкла верить своему отцу, — продолжала она. — И поэтому считаю, что это — действительно наша последняя встреча. Поверь, Ник, мне было очень хорошо с тобой. Теперь я поняла, что тот мужчина в моем сне, помнишь, у костра, лица которого я не видела — это был именно ты. И я благодарна судьбе за то, что она послала мне настоящую любовь.

— Должен быть выход… — глухо простонал я.

— Есть, — решительно кивнула Джина. — Сделать все по-человечески. Чтобы потом не пришлось ругать себя за то, что ты совершила. Поэтому сейчас я хочу, чтобы эта последняя встреча запомнилась нам обоим надолго.

Она встала и медленно расстегнула молнию, искусно спрятанную в боковом шве её платья.

— Джина!.. — мне показалось, что я теряю дар речи. — Джина, что ты делаешь?

— Я знаю, что я делаю, — твёрдо сказала она, стаскивая узкое платье через голову. — Иди ко мне.

И… пришёл вечер нашей первой любви.

Мы падали в самое нутро обжигающего душу огня и одновременно поднимались с восстающими из глубин моря волнами, превращаясь в лёгкую, податливую пену.

Мы пели низкие тона пришедшей печали и тут же брали самые высокие ноты познания друг друга.

Мы старались, хоть на время, изгнать из души предстоящее тёмное будущее и вкушали реальное блаженство настоящего.

И когда её большие карие глаза распахнулись ещё шире, и в них отразилось изумление, я подумал, что причинил ей боль. Но она, почувствовав, как внезапно застыли все мои мышцы, лишь слабо улыбнулась и прошептала: