Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы - Вив Гроскоп

раннего среднего возраста. Герои, о которых пишет Саган, воплощают подлинную «французскость» d’un certain âge (определенного, то есть среднего, возраста), и сама я заметила это в конце 1980-х годов, когда впервые приехала во Францию. Там люди за сорок и за пятьдесят казались мне моложе их ровесников, живущих в Великобритании. Они больше заботились о своей внешности. Женщины укладывали волосы. Все курили. Однажды я наблюдала, как чрезвычайно элегантная француженка, тетя моей подруги, вдруг вышла из себя, потому что с каминной полки примерно на полчаса пропала ее пачка «Житана». Я усвоила урок: если ты француз, то даже в возрасте тебе позволено порой вести себя как избалованный ребенок. Капризы сохраняют молодость.

Роман Bonjour Tristesse, который в рецензии, опубликованной в журнале Spectator в 1955 году, назвали «вульгарной, скучной книжкой», был написан, когда Саган еще училась в школе; она даже говорила, что писала его вместо учебы. Она назвала свое сочинение «простой историей о девушке, которая занимается любовью с юношей и сталкивается с некоторыми трудностями». Позже Саган призналась, как рассказала всем друзьям, что пишет роман, хотя на самом деле ничего не писала, а «соврав об этом, действительно написала его». Она отправила рукопись в два издательства. Éditions Julliard ответило телеграммой, потому что телефон у них был сломан: «Срочно свяжитесь с Julliard». Саган пришла в издательство, ей сделали предложение, она выпила большой бокал коньяка. Ей пришлось заверить издателя, что «в [ее] жизни никакой подобной мрачной истории не случалось» (иными словами, что у нее нет цели опозорить какого-то изменника из собственной семьи) и что роман не автобиографичен. Впрочем, позже она сказала: «Бывают ли вообще другие романы?» Узнав, что дочь официально стала писательницей, ее мать заметила: «Лучше бы ты научилась не опаздывать к ужину и хотя бы иногда причесываться». Отец лишь рассмеялся.

В статье в Le Figaro Франсуа Мориак, которого в то время многие считали величайшим французским писателем, назвал Саган «очаровательным маленьким чудовищем». Вскоре ей стали претить дурная слава и идея о «le phénomène Sagan, le mythe Sagan» («феномене Саган, мифе Саган»): «Всем хочется, чтобы их считали нормальными людьми, чтобы с ними нормально разговаривали и чтобы им без конца не задавали вопросы о том, любят ли они лапшу, и прочей чепухе». Саган говорила, что ее тяготит проявляемый к ней интерес, а «фотографы возмущают». Ее особенно раздражало, что на каждом интервью от нее ожидают повторения забавных анекдотов. В результате она стала держать рот на замке и прослыла печальной, хотя печальной вовсе не была.

Справедливости ради стоит отметить, что общественности и прессе того времени, должно быть, трудно было составить мнение о Франсуазе Саган. Ее роман остается необычным и бунтарским даже через шестьдесят пять лет после создания. Это описание до странности безнравственной, эгоистичной вселенной, которую при этом трудно судить: она кажется особенно соблазнительной, ведь все мы помним, каково быть самовлюбленным подростком и считать, что знаешь больше всех. Роман поражает своей красотой, и перечитывать его можно не раз (не в последнюю очередь потому, что читается он очень быстро). Становясь взрослыми, мы понимаем, какими глупыми были в том возрасте, но вместе с тем немного жалеем, что не можем сохранить непреклонность и слепую веру в себя, свойственные нашей юности. Истинная привлекательность рассказчика Саган, семнадцатилетней Сесиль, кроется в ее гедонизме: она делает что хочет, чтобы доставлять себе удовольствие. Она знает и принимает это: «Жажда удовольствий, счастья составляет единственную постоянную черту моего характера». Именно поэтому название романа кажется мне ироничным, игривым, даже немного извращенным. Сесиль притворяется, говоря: «Здравствуй, грусть!» На самом деле ничто не омрачает ее жизни. Неясно даже, скажется ли гибель Анны на любви Сесиль к удовольствиям и переживанию счастья.

Мне нравится, как прямо Франсуаза Саган выражает свои мысли в романе. Сесиль выходит у нее настоящей стервой. Она, например, считает, что ее отец в некоторой степени идиот, потому что презирает уродство. Из-за этого он много общается с глупцами. Дело в том, что, по мнению Саган, красота и ум друг с другом не уживаются. Я часто гадаю, не должны ли мы сделать какой-то вывод о малом уме – и, следовательно, большой красоте – отцовской любовницы Эльзы, когда выясняется, что она приехала на юг Франции в разгар лета, не взяв с собой солнцезащитный крем, и потому уже через несколько дней ее кожа покраснела и стала шелушиться. Сесиль говорит об Эльзе: «Она постаралась представить в наиболее выгодном свете свои выгоревшие на солнце волосы и облезшую кожу, но ее похвальные усилия увенчались сомнительным успехом. К счастью, она этого, по-видимому, не понимала».

В некотором роде характер героини Bonjour Tristesse даже напоминает о портрете Патрика Бэйтмана из «Американского психопата»[12]. Сесиль говорит, что ей важно лишь счастье, но вместе с тем складывается впечатление, что она наблюдает за психологическими состояниями словно бы издалека, как бы считая их пантомимой. Она пишет об Анне и Реймоне: «Оба улыбались счастливой улыбкой. Это произвело на меня впечатление – счастье всегда было в моих глазах залогом правоты и удачи». Иногда она, кажется, копирует чужие мысли и чувства: «Понемногу она превратит нас в мужа и падчерицу Анны Ларсен, то есть в цивилизованных, хорошо воспитанных и счастливых людей. Ведь она и вправду даст нам счастье».

Итак, очевидно, что в некоторой степени это безнравственная книга. Сложно, впрочем, считать ее дурной или шокирующей. В одном из последних переводов Bonjour Tristesse на английский (Penguin Modern Classics, это я о вас) читателю радостно сообщают, что из первого англоязычного издания были вырезаны «откровенные сексуальные сцены». Но теперь «нерецензированный текст» может быть опубликован «без купюр». Здорово! Вот только это неправда… Я даже представить себе не могу, что вообще подвергалось цензуре. Да, понятно, что семнадцатилетняя героиня занимается сексом со своим парнем, которого, как на грех, зовут Сирил. Но никаких подробностей о сексе в тексте нет, да и вообще в романе не найти ничего более пикантного, чем сделанное Флобером описание того, как экипаж госпожи Бовари раскачивался из стороны в сторону, проезжая по мощеным руанским улицам.

Скажу пару слов о Сириле, который, несмотря на свое неудачное имя, остается прекрасным персонажем. Вот только зачем его назвали Сирилом? Французам почему-то его имя не кажется чудным. Не знаю, как обстоят дела в американском английском, но у британцев оно явно не входит в список самых сексуальных имен. Вспоминается, как Гарри из комедии «Когда Гарри встретил Салли»[13] рассуждал о Шелдоне: «Шелдон рассчитает за тебя