Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы - Вив Гроскоп

у нее в ушах еще не стих тот скрежет, с которым машина ее будущей мачехи летела с обрыва вниз. Bonjour Tristesse – коварный и умный роман. Когда Саган писала его, она, возможно, не вполне осознавала вкладываемый в текст посыл. Слова просто излились из нее, когда ей было семнадцать, и она не осуждала Сесиль, не винила ее и не оправдывала ее поступков. Она рассказала о жизни Сесиль тем летом предельно честно, не скрывая, какой та была безмятежной, несмотря на ужас, подстерегающий за углом. Сам этот ужас неоднозначен: ведь все могло случиться и само собой. Это не перечеркивает радости. Возможно, нам стоит меньше судить себя и вместо этого держаться за мгновения счастья?

2. «В поисках утраченного времени» – Марсель Пруст

Когда нахлынут воспоминания, предайтесь им…

Или о том, как найти повод полакомиться любимым пирожным

Свобода и самовлюбленность Сесиль, семнадцатилетней рассказчицы Саган, пожалуй, кажутся знакомыми читателям, воспитанным в англоязычной традиции. Все мы знаем, каким бывает подростковое самозабвение – или надежда на него. Мы знаем все о рассказчиках, от лица которых ведется повествование в романах воспитания. Но есть нечто особенно французское в этой героине и в том, как она воспринимает мир: как солнце ласкает ее кожу, как она наблюдает за сигаретным дымом, который, клубясь, поднимается вверх, как описывает глоток вина. Визитная карточка Саган – намеренное воплощение юности, и всем нам это кажется знакомым. Визитная карточка Пруста – нечто необычное и субъективное: непроизвольная память. В моменты, когда Пруст терялся в грезах, он частенько прикусывал усы и начинал пожевывать их. Каждому из нас свойственны подобные реакции: выражение лица, которое появляется у нас, когда мы сосредоточены, или особый взгляд при неожиданном воспоминании. Вот важный урок, преподанный нам Прустом: не противьтесь юности, не противьтесь ностальгии. Истинная радость жизни заключена в моментах, когда мы забываем себя и непроизвольно переносимся в другое время и место. Это удивительный фокус путешествий во времени, которые мы совершаем, даже не желая того, и которые не можем совершить, сосредоточившись. Все случается само собой, и мы никак не можем на это повлиять. Пруст воспевает моменты, когда мы невольно выходим за собственные рамки.

На мой взгляд, идея о французском лете в духе Сесиль – это то, что теперь называют своего рода «прустовским» воспоминанием. Мне достаточно уловить запах дыма определенной марки сигарет или пожевать пластиковую соломинку, которая болтается в алюминиевой банке (в моем случае это все равно что прикусить усы), и меня переносит в те летние дни, что я проводила в компании молодых француженок – девушек, похожих на Сесиль, на самом пике юности. В некотором роде они отличались от меня: умели владеть собой, были не лишены безумия и казались взрослыми не по годам, хотя и не усталыми от жизни. А еще – мамочки мои! – у них были роскошные тела. Загар к ним так и прилипал! Эти девушки напоминали прекрасные гибкие орешины, если бы орешины обрели тело и были сложены как Памела Андерсон в «Спасателях Малибу» начала 1990-х. Я была неуклюжа, чуть полновата, невинна до глупости – и вообще напоминала омара в человеческой оболочке. Омара, плоть которого начинала шипеть, как только на нее падал самый слабый солнечный лучик. Я была глубоко немодной и наивной в сравнении с этими девушками, которые собирали волосы в шиньоны и вечерами пили какой-то розовый пивной коктейль «un Monaco» (светлое пиво и сироп гренадин). Я считала за счастье, что умею заказывать «un chocolat» (горячий шоколад), а не «un chocolat chaud» (точность выдает в вас иностранца). Пляжи на атлантическом побережье – Порник, Порнише, Ла-Боль – напоминали о Bonjour Tristesse, хоть и находились в Бретани. Но чувства, которые пробуждаются во мне всякий раз, когда я вспоминаю об этом, приходят прямиком из À La Recherche du Temps Perdu. Если уж решился на поиски утраченного времени, разве не выберешь именно то, которое сильнее всего хочется пережить заново?

Прустовское счастье обладает чудесной двойственностью. С одной стороны, счастье – это побег из настоящего, попытка ухватить нечто уже исчезнувшее. С другой стороны, невозможно сделать это, не присутствуя в моменте всецело. Такое впечатление, что Пруст стремится к странной сверхъестественной медитации, когда позволяешь себе качаться в прошлом на волне чего-то такого, что едва ощущаешь в настоящем. Пруст интересен и уникален тем, что вдохновляет на занятие, не имеющее ничего общего с чтением: он подталкивает нас осознавать непроизвольные воспоминания. Непроизвольные воспоминания – внезапные, неожиданные, приходящие к нам, когда мы не пытаемся ничего вспомнить, – одна из главных радостей нашей жизни. Вот, например, воспоминание, которое относится к моменту, когда я впервые узнала о Прусте, приходит ко мне нечасто, но каждое его появление сопровождается волшебством. Я провела несколько летних каникул на пляже в компании друзей моей французской подруги по переписке – парней и девушек в возрасте от шестнадцати до девятнадцати лет. Мы загорали (француженки – только топлес, но я себе такого никогда не позволяла), выкуривали миллионы легких сигарет «Филип Моррис» (табака в них было так мало, что оставалась чуть ли не одна бумага) и пили «Оранжину» из банок.

У девушек были такие имена, как Натали, Сандрин и Мерседес. Имя Мерседес я часто встречала во Франции и Испании в конце 1980-х и начале 1990-х годов, и оно всегда казалось мне смешным. Мой отец ездил на скромном «Форде Кортине», поэтому для меня называть себя Мерседес было все равно что называть себя Феррари. Впрочем, все знакомые мне француженки и испанки носили столь необычное имя с изяществом, как героини фильмов Педро Альмодовара. Их друзей звали Гийомами, Эрве и Кристофами. Был даже один Сирил (ему не удалось избавить меня от неприязни к этому имени): он носил свитеры с V-образным вырезом, смотрел на мир печальными полуприкрытыми глазами, вечно дергал носом и совсем не походил на загорелого Ромео из Bonjour Tristesse. Он был худощав и точно не смог бы сравниться с мертвым конем, если бы лег на вас. Разве что с мертвым голубем… А это, как ни странно, еще менее сексуально.

Можно подумать, что с моим именем мне не составило труда вписаться в эту группу. Но нет… Меня назвали не в честь какой-нибудь интересной, но малоизвестной французской поэтессы и даже не в честь Вивьен Ли (пусть и слегка переиначив ее имя). Хотя, если вспомнить, я, кажется, даже пробовала утверждать обратное. Нет, ни одна из этих прекрасных отсылок в моем имени не