Хроника царствования Николя I - Патрик Рамбо

Ну да, в первое же послевыборное воскресенье, когда стал известен точный состав Палаты, выяснилось, что не всех Левых порезали в окрошку: взамен улепетнувших командиров набежало немало нижних чинов, а главное — подданные отказали Его Величеству во всей полноте прав и власти. Не то чтобы Имперская партия вышла из схватки исхудавшей, до этого было далеко, но она предстала все же не столь упитанной, как предусматривалось, а потому победители имели жалковатый вид побежденных. Если герцог де Сабле сохранял свой удел, то с герцогом Бордоским все обстояло куда хуже: вытряхнутый, словно из собственных штанов, из кресла правителя в городе, каковой он только что облагодетельствовал великолепным трамваем, он, пыхтя и утирая слезу, с челом, изборожденным заботами, тотчас подал прошение об отставке, что наделало немало шума и лишило равновесия только что укомплектованное правительство, так что понадобилось все латать на скорую руку.

Его Величество продлил полномочия бесцветного герцога де Сабле и воспользовался этим поводом, чтобы наказать болтливого мсье де Валансьена. Если верить ехидным слушкам, из-за его речей о непопулярном налоге Имперская партия потеряла в Палате шестьдесят кресел. Его отлучили от Финансового ведомства, где, по его собственным словам, ему очень нравилось, и он оказался в конечном счете в большущем министерстве, специально задуманном ради покойного герцога Бордоского, каковой из быстроногого сыскаря по якобы экологическим материям превратился в обезножевшего доходягу. Затем Его Величество раздул это новое правительство герцога де Сабле, добавив туда, как он выразился, «компетентных людей». Компетентность стала тем словом, что послужило для уловления наиболее видных представителей Левой партии, которая оказалась еще недостаточно растоптанной и вместо того, чтобы угодить в один из заботливо подготовленных каменных мешков, захватила немало кресел в Палате, что позволило ей изрядно досаждать победителям. И вот на графа Копе возложили неприятную задачу собрать под свое крыло (чтобы не сказать— в клетку) депутатов Имперской партии, которые брюзжали, чувствуя, что Его Величество ими пренебрегает. «Ну что это такое, — роптали они, — разве среди нас мало компетентных? Неужели они все — только у самых отъявленных наших противников? Разве нельзя быть одновременно верным и компетентным?» Граф Копе их успокаивал, не столько сладкими словесами, сколько приказами: сам будучи разновидностью внутреннего перебежчика, он знал толк в вопросах мобильной верности, в мелких нуждах минувших герцогов и принцев, коим он поочередно льстил, пока не пробрался в круг приближенных Нашего Победоносного Императора. А теперь еще и поговаривал, что, будучи младше последнего на целых десять лет, сможет в нужный момент быстрее других выскочить вперед. Эта похвальба раздражала всех во Дворце; ветрогона терпели пока, но рассчитывали вскоре от него избавиться.

Итак, Его Величество вместо герцога де Сабле опять по собственному разумению составил второе правительство, подобное хорошему коктейлю, набрав туда персонажей всех мастей, притом с неизбежным грузом перебежчиков, заставлявшим ворчать его собственное воинство, однако на замену наказанному герцогу де Валансьену Повелитель назначил ведать финансами маркизу де Ла Гард, объяснив, что хотя к политическому миру она ни малейшего касательства не имеет, но зато долгое время жонглировала международными средствами.

Наш Энергический Владыка оценил мужскую волевую повадку маркизы, ее манеру начинять французские фразы английскими словечками, ее былые подвиги в синхронном плавании, горячую приверженность к утренним пробежкам, да сверх всего этого — что она, как говорили, появлялась на обложке «Файнэншл таймс» во времена, когда водила — с лонжей или за узду — целый эскадрон дрессированных адвокатов… И где — в Чикаго, в Чикаго! В мифическом Чикаго телесериалов, которыми Его Величество был перекормлен с юных лет! Чикаго браунингов, подпольных винокурен и автоматов с круглыми, будто пачки камамбера, магазинами, Чикаго Аль Капоне и Элиота Несса, — тот же пороховой привкус угадывался и в крови маркизы де Ла Гард. Она хорошо смотрелась в новостных программах: смуглая, словно только что с курорта, короткие седоватые волосы, жесткие, словно проволока, дорогой шарф, небрежно накинутый на шею, белозубая, вполне голливудская улыбка. Короче, она являлась превосходной иллюстрацией вопиющего индивидуализма в духе идей победившего направления — до всех его экстравагантностей включительно. «Вы хотите прилично зарабатывать? — вопрошала она. — Делайте, как я: работайте. Еще и еще! Хватит думать — действуйте!» Она подозревала, что в каждом забастовщике угнездился лентяй, и была абсолютно безжалостна: не могла понять, каким образом малое число счастливчиков, которым удается работать больше, может запросто лишить работы тысячи других. Конечно, чтобы проверить справедливость последнего утверждения, достаточно взглянуть на соседние королевства, где трудились меньше, зато почти поголовно, и такие страны, как Норвегия, Швейцария, Дания, Голландия, Швеция, от этого только богатели. Впрочем, даже если бы кто-нибудь продемонстрировал ей в цифрах подобную наглую истину, наша маркиза и глазом бы не моргнула, осталась бы при своем. Она все твердила, что работа — радость, с высокой трибуны разнесла в пух и прах написанную в 1880 году книжонку мсье Поля Лафарга «Право на лень», прочитав только название, которое привело ее в ужас, но не взяв в толк, что автор там восторгался нарождающейся механизацией труда и быта: благодаря новым приборам, надеялся он, восьмилетним детям не придется вкалывать по тринадцать часов в день; все это так, заметим в скобках, но мсье Лафарг не предвидел ни чаплинских «Новых времен», ни заводов мсье Форда, ни тех инженеров, спецов по автомобилям, которых так изнуряли новые рабочие ритмы, что они вешались в раздевалках ситроеновских цехов.

Однажды маркиза прибыла с Северного вокзала, совершенно выбитая из колеи. Что случилось? Ее взволновала участь провинциальных жителей, что толкутся в стареньких переполненных вагонах, грязноватых и небезопасных? Нет. Это было не по ее части. Она рыдала о скорбном жребии миллионеров, вынужденных переселяться в Лондон и Брюссель, чтобы убежать от налогов: они с такими мрачно-патриотическими физиономиями входили в вагоны фирменных скоростных поездов! Маркиза де Ла Гард решила поближе приглядеться к жизни действительной, а нет бы вспомнить нашего столь почитаемого нобелевского лауреата мсье Камю, который некогда внушал ей, что «истина раба стоит больше, нежели ложь его хозяина». Но чтобы понять мсье Камю, маркизе пришлось бы заменить в груди инкассаторскую сумку сердечной и одолеть близорукость хотя бы одного глаза (на то ведь есть очки!). Но ей ни к чему. Спустя два дня после того, как она перебралась в Берсийский дворец, Его Величество приветствовал ее такими словами: «Лучшей кандидатуры на этот пост и не придумаешь: она побьет все рекорды!» Мы не сразу поняли, о каких рекордах шла речь.

Июльская свежесть. — Нескончаемые козни. — Черные замыслы Их Величества относительно мсье де Вильпена. — Портрет последнего. — Стратегия Рака-Отшельника. — Под бедуинским шатром. — О добрых и злых тиранах. — Тинтин в Конго. — Преступление мсье де Веджиана.

Первое лето царствования начиналось под проливным дождем. По миру прокатились ураганы, наводнения и волны жары. Велогонка «Тур-де-Франс» бурно стартовала из Лондона, который не мог считаться в полной мере нашей территорией, и спортсмены, даже напичканные лекарствами, способными хоть кого превратить в сверхчеловека, не отважились пересечь Ла-Манш на двух колесах. Лебеди, настигнутые птичьим гриппом, чихали на мозельских прудах; нашим откормленным курам грозила та же беда, и они томились в страхе; почти в таком же ужасе, но вне наших границ жили жертвы нескольких войн, охвативших халифаты со столицами в Багдаде, Бейруте, Кабуле и Карачи. Демонстрируя неуклонную волю к миру, самолеты международных сил от души постреляли из пулеметов по школе, но даже самые впечатлительные граждане не возвысили свой негодующий голос: чего не показывали по телевизору, того не существовало. Время, люди и вещи — все было словно измочалено и переломано, казалось, медлительный обиход старого порядка отступил в туманную даль, а Наш Громокипящий Монарх словно бы восседал на троне уже годы и годы. Лишь одну традицию в империи хранили по-прежнему: первого июля одновременно повысились цены на все товары повседневного спроса (но не зарплата), а судя по зловещим предзнаменованиям, следовало ожидать их нового взлета к осени, несмотря на то что Его Величество хотел взбодрить потребление, ибо, если никто ничего не потребляет, не избежать краха. Что случится, ежели булочники перестанут продавать хлеб, банкиры — кредиты, а ювелиры — побрякушки? Хотя бы во имя гражданского долга следует отныне потреблять все, что ни попадя, пусть даже деньги у вас на исходе, надо же показать пример доверия к власти. Какие-то злобные биржевые игроки, наверняка иностранцы, завидуя той энергии, что излучал Наш Верховный Лидер, пытались ему внушить, что надобно прежде всего восстановить кредитоспособность империи, чего не добьешься одними заклинаниями, ведь государственные финансы обескровлены, неимоверно подавлена всякая деловая инициатива, и пока бремя долгов тяготеет над нами, нет надежды на облегчение. Император отложил решение этих фатальных вопросов на потом, коль скоро, по его словам, он унаследовал их от старого режима; однако ему пришлось-таки посетить денежных воротил из ближайших королевств, собравшихся вместе, чтобы потолковать об этой проблеме.