Смех Again - Олег Гладов

— Не забывай смазывать кремом.

Она кивает:

— Ты, прям, как личный тренер.

— Ага…

Я вставляю иглы в стерилизатор.

— Слушай, личный тренер…

Я поднимаю голову. Она улыбается. Она говорит:

— Хочешь, как-нибудь позагораем вместе?

Парни. Кажется, я только что выиграл «Кадиллак».

Кое— что об Окси:

Голубые глаза в пол-лица. Короткая растрёпанная стрижка. Ямочки на щеках.

Выглядит и ведёт себя на людях, как послушная мамина дочка.

Не на людях: датское пиво ОБЯЗАТЕЛЬНО в «маленьких» бутылках по 0.33; солёные бочковые огурцы руками прямо из бочки; голой стоять перед зеркалом и часами рассматривать себя.

Когда говорит по телефону, мурлычет слова, как кошка. Это один из её Голосов. Голос Послушной Девочки. Есть ещё: Голос Развратной Сучки. Голос Тупой Секретарши, Дающей За Деньги. Голос Хорошей Девочки, Мечтающей Быть Нехорошей. Плюс Собственный голос Окси.

По её теории, человек, никогда специально не занимавшийся актёрским мастерством, в состоянии освоить, как минимум пять Голосов, кроме своего собственного. Окси пока смогла овладеть четырьмя.

Всё это она рассказала мне, когда мы в первый раз влезли на её девятиэтажку и, раздевшись, улеглись на расстеленные одеяла. Я вообще с некоторых пор не стремаюсь раздеваться перед людьми. Ей, судя по тому, что я увидел, тоже стесняться нечего. Природа постаралась. Лёжа на животе, болтая пятками в воздухе и хихикая в паузах, она продемонстрировала мне все свои Голоса.

— А ты? — спросила она. — У тебя есть Голоса?

— Тут главное не ЧТО ты говоришь, а КАК ты это говоришь, — предупредила она.

Я взял тайм-аут. И через две минуты выдал Голос Кучерявого Чмо с Усами, Думающего, Что он Мачо; Голос Очкастого Диктора, Похожего На Пингвина И Возомнившего Себя Гением; и голос Похотливого Старикашки С Липкими Ладошками. Хихиканье Окси по мере приближения к Пингвину в Очках переросло в смех, а на Старикашке она уже колотила руками и ногами по гудрону и задыхалась от хохота.

— Как? — переспрашивала она раз в десятый. — Как там?»…я тебя накажу»?..

— Я тебя накажу, дрянная девчонка… — в десятый раз гнусавил я, — …я заставлю тебя сидеть у меня на коленях и делать уроки… я отшлёпаю тебя по…

— Ха-ха-ха!!!..

Потом, изредка похихикивая, она открыла два пива и протянула одну бутылку мне.

— Чин-чин! — она приподняла свою и отхлебнула из горлышка. — Я уже говорила, что ты прикольный?

— Да… — я помолчал, — …а у тебя офигенная улыбка.

— Знаю. Я её каждый день перед зеркалом репетирую.

И безо всякого перехода:

— Ты только не останавливайся, даже если я скажу «хватит». И постарайся не кончать подольше, ладно?

— См++?

— Да.

— Этот мальчик… мой сосед Сергей… Когда ты уходишь куда-нибудь, он идёт за тобой. Я в окно видела.

— Это не важно. Он бестолковый мальчишка. Но я кое-что подправил. Может, теперь он не будет таким бестолковым.

Подарок его маме на день рождения. Подарок ему самому — этому безграмотному мальчишке.

— Поэтому у них сломался телевизор?

— Да. Так иногда бывает. Нельзя улыбаться попусту.

Соседи. Глаза и уши вокруг. Не враждебное любопытство. Врождённое любопытство? Не важно. Не мешает. Пока не мешает.

— Анна?

— Да?

— Сегодня мы будем ужинать омлетом с чёрной икрой. Ты пробовала чёрную икру?

— Нет… а что это?

— Это маленькие нерождённые рыбки.

— А их разве можно есть? Мне их жалко…

Лучше не говорить, что омлет — маленькие нерождённые птички. Ужин из не успевших обзавестись перьями и чешуёй трупов.

— Есть можно. Тебе понравится. Я схожу в большой магазин и принесу всё, что нужно.

Некоторые дают еде имена. Выращивают поросёнка Борьку. Умиляются его мокрому пятаку. Чешут за ухом. Перерезают ему горло и съедают его сердце. Жрут его лёгкие, печень.

Пицца по имени Светлана? Суп Виктор? Плов по имени Пётр?

Омлет с чёрной икрой.

Просто омлет с самой обыкновенной чёрной икрой.

— Анна?

— Да?

— Закрой дверь. Я скоро вернусь.

— Чем это пахнет?

— Это тётя Зоя приходила, пока тебя не было. Блинчиков с творогом принесла. Тебе нравятся блинчики с творогом? Она вкусно умеет.

— Нравятся. Это мы с чаем съедим. А сейчас доставай сковородку.

Вот они. Блинчики. Ещё тёплой горкой возвышаются на промасленном листе газеты посередине стола.

— Это и есть нерождённые рыбки?

— Да.

— А почему их не видно?

— Они очень маленькие

Оторвалась от открытой банки. Смотрит. Говорит:

— А ты меня не обманываешь?

— Нет.

Снова глаза в банку.

— Бедненькие. Не родились.

Шипит на сковородке масло.

— А знаешь, когда у меня день рождения?

— Нет.

— Через три дня. Я уже старая. Мне будет сорок лет.

— Ты не старая.

— Не старая?

— Нет.

Молчание. Смотрит в банку. Потом

— Если я не старая, я смогу родить ребёночка?

Глаза. У неё хорошие глаза. Она Умеет ими Смотреть. Смотрит. Снизу вверх. Не мигая.

— Зачем ты меня об этом спрашиваешь?

— Хочу знать.

Снизу. Вверх. Не мигая.

— Больше не спрашивай. Подай мне икру, пожалуйста.

Вздохнула. Передала.

— А теперь пусть постоит на медленном огне.

— А быстрый огонь бывает?

Хороший вопрос.

— Бывает.

Блинчики остывают на газетной странице, очертив вокруг себя промасленную полупрозрачную границу: слова и предложения словно отпечатаны прямо на столешнице.

— Тётя Зоя сегодня меня научила пуговицы пришивать…

Слова и предложения. Виден только кусок теста, пахнущего подсолнечным маслом. Начало фразы уходит куда-то под блинный Арарат. Конец — в скомканный низ листа.

— Хочешь, я пришью тебе пуговицу?

Только кусок текста.