Слёзы ветра - Ольга Игоревна Арзамасцева

распаковывала один из планшетов.

— Ксюша, ты меня удивляешь! Как ты можешь быть такой спокойной?!

— Просто я уже устала волноваться.

Ксюша прикрепила к планшету лист ватмана и принялась рассеянно водить по нему карандашом:

— Почему бы нам просто не собрать вещи и не уехать?

Даша всхлипнула с особенным чувством, и губы её опять задрожали:

— Я не могу — я люблю его!

— Любишь его высшей всеобъемлющей Любовью, лишённой всякой человеческой мелочности?

Даша удивлённо воззрилась на подругу. Ксюша вздохнула и, не переставая рисовать, пересказала ей всё, что узнала от Мана.

— То есть я могу снять проклятие? — воскликнула Даша.

— Похоже на то, — ответила Ксюша. Она окинула набросок портрета взглядом и отложила карандаш.

— Только вероятность мала, а риск непомерно велик, — сказал нарисованный на портрете Дормедонт Александрович. — Но даже если это и удастся, вы уже всё равно не сможете быть вместе в этом мире. Тела наши давно умерли.

Даша дико завизжала и с ногами забралась на обеденный стол, за которым сидела. Ксюша взяла карандаш и быстро написала в левом верхнем углу: «Господи, спаси и помилуй раба твоего Дормедонта, — потом, подумав, добавила: и нас грешных».

— Это, безусловно, очень лестно, — сказал Дормедонт Александрович, поднимая глаза к надписи, — но, право же, не стоило.

— Мне так будет спокойнее, — уверенно сама себе кивнула Ксюша. — Но, по правде говоря, я не ожидала, что Ваши портреты оживают, иначе я бы поостереглась.

— Дело не столько во мне, — возразил Дормедонт Александрович, — сколько в том, кто рисовал портрет, даже скорее в том, с каким чувством он его рисовал…

Ксюша почувствовала, как краснеет под взглядом графа.

— Всегда с таким чувством рисую, но раньше мои рисунки не оживали, — буркнула она.

— Я не знал, что Вы художник, — улыбнулся Дормедонт Александрович. — Иначе, возможно, я бы попросил Вас нарисовать что-нибудь для меня.

— Я архитектор, — возразила девушка.

— Ксюша, — слабым голосом спросил Даша со стола, — кто это?

— Дормедонт Александрович Храповицкий, к вашим услугам, — граф на рисунке поклонился со старомодной элегантностью.

— Тот самый, из соседней могилы? — простонала Даша, слезая со стола. — Я бы могла догадаться.

Дормедонт Александрович приятно улыбнулся.

— Если Вы не возражаете, я задержусь на этом рисунке — это вносит в мою жизнь приятное разнообразие.

— Вряд ли у меня есть право выгонять Вас отсюда, — вздохнула Ксюша.

— Могу я попросить Вас нарисовать кресло?

— Полагаю, что кровать Вам тоже понадобится.

— Кушетки будет вполне достаточно.

***

Впервые за многие, многие годы Дормедонт Александрович проснулся от того, что солнце светило в открытые окна. Он встал, потянулся и подошел к границе рисунка. Возле кресла был нарисован столик с завтраком. А за границей картины, возле настоящего окна, освещенная настоящим солнцем Ксюша хлопотала у плиты.

Они перекинулись парой слов и решили завтракать во дворе, куда девушка перенесла планшет с рисунком. Скоро к ним присоединилась Даша. Вид у неё был взлохмаченный и невыспавшийся. Она покосилась на рисунок, где Дормедонт Александрович пил кофе в своем кресле, и села как можно дальше от него.

— Я много думала этой ночью, — сказала Даша. — Думаю, я кругом неправа. Я хочу попросить прощения у Ричарда.

— Превосходная мысль, — одобрил Дормедонт Александрович. — Когда я видел его вчера вечером, он был сам не свой.

— Что, ещё более сам не свой, чем обычно? — уточнила Ксюша.

Граф обдумал её слова:

— Скорее, по-другому, — сказал он.

— Но где мне искать его теперь? — страдальчески вздохнула Даша.

— Ну, — Дормедонт Александрович поставил на столик чашку, — в это время суток найти его совсем не сложно — он может быть только в двух местах. И я даже знаю, в каком именно из них.

— А поточнее? — спросила Ксюша, убирая со стола грязную посуду.

— В склепе под усадьбой, где вы с Маном давеча меня закапывали.

***

Ксюша наблюдала, как Даша рыдает в объятьях Ричарда возле каменного саркофага с откинутой крышкой, затем перевела взгляд на скульптуру отчаявшейся женщины и подумала, что часто видела её в своих кошмарах. Если верить её снам, то именно за ней есть проход.

Она снова посмотрела на влюблённых, которые, судя по всему, и думать о ней забыли, и подошла к скульптуре. «Опасно туда лезть, — подумалось ей. — Чего стоит одно только приключение в монастыре».

Тут что-то обожгло ей бок. Она сунула руку в карман куртки и достала оттуда белое перо с кремовыми подпалинами, которое светилось так, словно принадлежало жар-птице. Ксюша дотронулась им до статуи, и та беззвучно отъехала в сторону. Там и в самом деле оказался проход, точно такой же, как она много раз видела во сне.

Пробираться по проходу было не слишком приятно, но и не слишком сложно — перо давало достаточно света. Тот был весьма длинный, и она уже успела потерять счёт времени, когда, наконец, оказалась в небольшой камере, размерами и формами напоминающей часовню на холме над морем.

«А ведь это вполне возможно, — подумалось Ксюше. — Вполне возможно, что я сейчас прямо под той самой часовней».

Она подняла перо над головой, чтобы получше рассмотреть помещение. У стен ровно, так же, как саркофаги в часовне, располагалось два каменных возвышения. А на них… Ксюша поспешно отвернулась, борясь с подступившим приступом тошноты. То, что лежало на каменных столах, судя по платьям и волосам, когда-то, но уже довольно давно, было двумя женщинами.

В этот момент каменная плита в потолке у Ксюши над головой со скрежетом отодвинулась, и в образовавшееся отверстие спрыгнул Дормедонт Александрович во плоти.

— Что Вы здесь делаете? — спросил он. — Во всей округе вряд ли найдется место более опасное.

— Даже монастырь?

— Даже монастырь.

— Вероятно, Вы правы, но у меня есть талисман, — она помахала пером перед носом графа. — Перо хранителя — оно неплохо действует.

— Я и не думал, что Вы так сошлись с Эммануилом, что он позволяет Вам выдирать перья их своих крыльев.

— Я и не выдирала — я нашла его на улице.

— Зачем Вы здесь? — голос графа звучал уже менее напряжённо.

— Я часто видела во сне это место, — сказала Ксюша. — Я хочу понять, почему.

— Ну и как, поняли?

— Почти.

Ксюша подошла к тем останкам, что казались ей более родными, если можно так выразиться. Из груди женщины, в том месте, где когда-то было сердце, торчал костяной нож, испещрённый странными символами.

— Отлично, — пробормотала Ксюша и взялась за рукоять ножа. — Кажется, знаю.

Она в последний раз взглянула на графа и выдернула нож. Останки девушки рассыпались в пыль и Дормедонт Александрович вместе с ними.

Над головой у Ксюши раздался жуткий треск, и