Фототерапия - Олег Анатольевич Рудковский

Да. Весомо. И причина-то вся в том, что никто не хочет признать себя как часть целого. Индивидуализм не позволяет. Один делает все для блага семьи, второй — иждивенец. Реальность в семьях? Очень похоже.

— Пусть забрала бы бабушка. — Я пожал плечами.

Он посмотрел на меня, как на психа, а потом, видно, посчитал, что в этом смысле толку с меня как с мумии крови, и перекинулся на другую тему.

— Неплохой объем прет, — заметил он, делая жест сигаретой в сторону печатной машины.

— Ну. Нормальный. До сентября можно наслаждаться жизнью. Осенью такого не будет, сам знаешь. В этом плане лучше бы уж наша зарплата была не сдельной.

Я так говорил, а сам вспоминал январь — время после новогодних праздников. В те дни исчезало даже мимолетное желание сесть на твердую ставку: создавалось впечатление, что все клиенты мира разом осадили салон Фуджи-фото с кучами пленок. С январской зарплаты я смог себе позволить сменить дома мебель.

— Это точно, — вторил Арсланов. Я даже вздрогнул. Черт меня побери! Размышления, оказывается, здорово затягивают и отрывают от мира. Интересно, что бы Серега подумал, если бы застал меня ночью рядом с машиной, разглагольствующего попутно то с самим собой, то с людьми на фотографиях? — Еще этот новый оператор! — Он сказал это со злостью, но я безошибочно распознал за ней волнение.

— Не думай о плохом, — подбодрил я его. — Этот этап мы уже прошли.

— Прошли? — Арсланов хмыкнул. — Ты что, знаешь, о чем думает Байдаков? Может, он нам глаза заливает, а сам уже все просчитал?

Это было сущим наказанием для Сереги Арсланова. Андрей Байдаков как-то раз заикнулся, что было бы неплохо принять на работу четвертого оператора, мотивируя это нашей будто бы усталостью и якобы частыми погрешностями в работе. Сказать прямо, мы тогда действительно расслабились, но слова управляющего заставили нас встревожиться не на шутку. Возникла естественная реакция: тебе ищут замену. Это можешь быть и не ты, но кто готов ручаться? Даже если все останутся — в мире и согласии, — зарплата все равно укоротится на четверть. Серега Арсланов уже не сможет попрекнуть жену своей работой, я потеряю драгоценные часы над заказами, что пугало меня куда больше, чем понижение зарплаты.

— Куда деваться: частная лавочка она и есть частная лавочка, — продолжал гнуть свое Арсланов. — Пашешь, пашешь, а потом — пошел ты подальше.

— Мы знали, на что идем, — сказал я.

— Да, — кисло согласился он. — Знали. Только все равно неприятно. Не ценят наш труд. Вот посидели бы они на нашем месте. Поняли бы тогда, чего стоит одна ночь с заказами.

— Они бы посидели. Открой свою фирму, найми персонал.

Он радостно улыбнулся, словно только что раскусил сложнейший ребус.

— Вот-вот. Это ведь не для нас. Нет в нас предпринимательской жилки. Мы просто трудяги. Но любому работнику нужно, чтобы его уважали.

— Сменил бы работу тогда. Тебя сюда не уважать приняли, а работать. И потом, процент для брака отведен вполне допустимый. А уж если ты его превысил — кому платить, как не тебе?

Он опять посмотрел на меня странно. Он сам был странный сегодня и разговаривал странно. Пока я наслаждаюсь снимками, считая зарплату побочным продуктом, Серега выискивает в своей работе недостатки. Я так думаю: пришел, значит работай. Нет — дорога свободна.

Появилась Марина Кудрикова с конвертом в руке. Сегодня она была в туго обтягивающих брюках, однако блузка, следуя традиции, наполовину открывала большую грудь.

— Заказ! — провозгласила она и улыбнулась. — Проявка с распечаткой.

— Давай. — Я принял конверт из ее рук, вынул пленку, обрезал хвостик, стал лепить ее к «лидеру».

— Ты чего домой не идешь? — спросила Марина у Сергея. — Или работа теперь наш второй дом?

— Эх, Мариночка, — вздохнул Арсланов, оглядывая ее с ног до головы. — С такой хозяйкой, как ты, где угодно… и как угодно.

Марина расхохоталась, а меня это покоробило. Впрочем, иной реакции на эту безвкусно-пошленькую реплику и быть не могло. Я заметил, что почти все женатые мужики с каждым годом начинают все больше и больше ребячиться. Жены им не дают, что ли?

Марина повернулась ко мне.

— Через сорок минут, — предупредила она.

— Знаю.

Она оставила нас наедине. Серега, наконец, допил пиво. Я думал, он уберется, но он вновь оседлал любимого конька.

— Понимаешь, Филимон, я радею за обыкновенную стабильность. Никакая фирма не вечна. Коновалов мужик умный, может все продать и заняться чем-то другим. А мы что будем делать?

— Пойдем на улицу, — просто ответил я.

— Вот-вот, — поддакнул Серега. — Окажемся без работы. Это Маринке благодать — она своими буферами сугробы растопит. А мы окажемся в дерьме.

Насущный вопрос. Не могу не согласиться. И все-таки он, скорее, продиктован ответственностью перед семьей, нежели беспокойством за завтрашний день. Лично я смогу прожить на хлебе и сигаретах. Я далек от семейных обязательств, и в этом отношении считаю себя выше Арсланова.

Он молчал, о чем-то думая. Вероятно, он продолжал размышлять о нелегкой доле оператора Сергея Арсланова, о том, что с ним станет, случись фирме рассыпаться прахом. Но он задал мне совершенно неожиданный вопрос:

— Тебе как здесь вообще? Нравится?

Несколько секунд я не находился, что ответить. Второй раз меня об этом спрашивают: сначала Ира Галичева, теперь вот Серега. Откуда этот массовый интерес, хотел бы я знать.

— В принципе, да, — неуверенно ответил я.

— Я, честно говоря, уже заколебался, — сказал он так, словно меня и не слышал, а вопрос задал себе. — Скука. Девяносто процентов — пьянки. Люди что, утратили фантазию? Одно и то же. Хочу уехать, отдохнуть за городом. Я как-то подходил к Коновалову с этой просьбой. Знаешь, что он ответил? Когда угодно, за свой счет. — Сергей хохотнул. — За свой счет, представляешь! Где он у меня, этот счет?

Я не знал, где у него счет. Мне не было дела до его счетов, я сейчас думал о другом. Как он может не замечать того, что открывается ему каждый день на фотобумаге? Неужели он этого не видит? Тогда мне его жаль, — значит, он ущербный человек, перед которым женщина обнажает грудь, а он, вместо того, чтобы припасть к ней губами, несется ставить чайник. Или он отказывается это видеть? Чувствует, что на одной 36-кадровой пленке — отражение всей его жизни? И приходится признать, что и его жизнь — такое же однообразие.

Дневной заказ вылез из проявочной машины, поэтому я не стал развивать тему, а взял пленку и начал печатать кадры. Предпоследний кадр заставил меня напрячься. Я