Зовите меня Апостол - Р. Скотт Бэккер

Моей циничности нечего удивляться. Для меня в буквальном смысле «нет ничего нового под солнцем». На самом-то деле для любого из нас нет ничего нового под солнцем годикам эдак к двадцати пяти. Вы всё уже видели. Разница лишь в том, что я это «всё» помню.

Потому меня так зацепило дело «Мертвая Дженнифер». Я на него подсел, влюбился в него — ведь ничего похожего раньше не встречал.

И как все, на что можно подсесть, оно посулило не только кайф, но и самое далекое, вожделенное счастье: возможность забыться и забыть.

Я долго просидел так, уставившись внутрь себя. Когда опомнился, кафе кишело людьми. Рядом четверка пожилых леди ржала так, что две из них полезли в сумочки за платками — вытирать слюни и слезы. Разрумянились, смутились чуточку — прям на лицах написано: «похабный анекдот номер один». Я встал, протиснулся рядом с тремя парнями сияющей аккуратности — мормоны, не иначе, простые смертные такими чистенькими не бывают. Так и потянуло спросить: как же умудриться поверить в то, от чего археологи только вздыхают и тяжко смотрят в небеса?

Задержался у двери, глядя на небо и представляя заполонившее его огромное багровое солнце. Вытянул зажигалку, закурил. Обожаю сигаретный дым: заходит голубенький, наружу выползает серый. Интересно, отчего цвет меняется? Представил, как это «голубое» ползет в легких, всасывается в кровь, собирается в мозгу.

Чудесная голубизна. Будто вторая линза в бинокле, собирает мир в фокусе, делает четче.

Что-то нечисто в этом деле. Не все жена знает про Джонатана Бонжура, ох не все. Скользкий он, опасно скользкий.

Конечно, странным кажется: как это я за один краткий визит распознал в мистере Бонжуре то, чего не разглядела жена за годы супружества?

А запросто, и чудесная память здесь ни при чем. Дело не только в привычке, в замыленности глаза, но в специфичности женского взгляда. Есть вещи, которые в женщине может заметить лишь женщина, а в мужчине — мужчина.

Я был готов биться об заклад: Джонатан Бонжур причастен к исчезновению дочери.

Биться об заклад, хм… Может, мое великое прозрение рождено попросту желанием выкурить еще сигаретку? Я сам себе нравлюсь, когда курю, всасываю голубенькое из дыма. Чертов наркот. Мне до сотни тысяч выкуренных за жизнь сигарет не хватало всего пары пачек.

Я нацепил солнцезащитные очки и поплелся домой.

Вторник

За час до Раддика меня подрезал какой-то мудак на роскошном внедорожнике. Я как раз говорил по мобильному с Кимберли. Пришлось извиниться и открыть окно, крутя гребаной ручкой. В лицо пахнуло жаром и нефтью. Я надавил клаксон, чтобы привлечь мудачье внимание — у него из-за двери одна макушка торчала. Затем проорал ему дружелюбно: «Сраный козел!»

В старые добрые времена мудаки открывали окна, высовывались и орали в ответ — скорее всего, про мои доходы. Этот даже и не глянул — на газ надавил, погнал своего монстра во весь опор. Сообразил, наверное: если чудак на стареньком «фольксвагене-гольфе» не боится на ходу цапаться с водителем джипа, не иначе, у чудака ствол в бардачке.

Вот именно: под фальшивым дном в моем бардачке лежал приклеенный скотчем кольт 45-го калибра. Нелегальный, не гражданской модели. Но жаль все-таки — лучше бы мудак вздумал тявкать в ответ.

— Ты едешь? — вопросила Кимберли, когда я поднял мобильник. — Ты же говорил — пообедать остановился!

Несмотря на дорожный шум, я услышал, как она затянулась.

— Ты в офисе куришь?

— Нет, в копировальной.

— В копировальной телефона нет!

Еще раз затянулась. Если хочешь кого довести до белого каления, сигарета — лучший помощник.

— Я. В копировальной. Комнате, — отчеканила Кимберли.

Завелась уже. Вот же твердолобая! Я решил промолчать. Хотелось отвесить ей, конечно. Я одиннадцать раз уже говорил: некурящие не терпят застоялой табачной вони. Курить в офисе — в буквальном смысле отгонять клиентов. Все одиннадцать раз Кимберли пожимала плечами и сообщала: «Я никакой вони не чувствую». Невероятно, сколько всего терпишь за кусок красивой жопы!

Вместо лекции о вреде курения спросил: «В чем дело?»

Еще раз затянулась. Выдала наконец: «Тебе коп звонил, который главный где-то там».

— Нолен?

— Угу.

— Чего хотел?

— Тебя хотел. К себе в офис, как только прибудешь в город.

А, Бонжуры вовсю занялись списком. Настоящие, солидные, деловые люди.

— Отлично! Ну, бывай, малышка. Люблю, целую. Пока.

Я швырнул мобильный на сиденье рядом, поскреб раздраженно нос. И живо представил отчаяние и злость Кимберли, сидящей в пустом офисе. Одиночество стриптизеркам тяжело переносить. Я скривился — ну и черт с ним, чего про это думать! Неприятное лучше обойти и зашагать, насвистывая, дальше. Да мне все по фигу. Если человек по натуре добрый, то вытерпит невероятную кучу пакостей. Вот я их и творю, а человек молча терпит, боится сломать то, чего в действительности и нет.

Все-таки придется что-то делать — и чем скорее, тем лучше. Ведь Кимберли в меня влюбилась. По уши.

Раддик — любопытный городишко. Ограничение скорости появилось за милю до того, как возник повод к нему. По обочинам — растрескавшиеся тротуары, через равные интервалы — боковые улочки направо и налево, расчерчено квартальными клетками на манер пятидесятых. Но домов нет — только заросшие пустыри, там и сям — одинокое дерево. До боли напоминает Детройт.

Мертвая белка на дороге, в траве запуталась игрушка из блестящего желтого пластика. Мальчишка молотит битой по грязи. Даже граффити на заброшенном фундаменте без стен провинциально-унылое: «Все по хер, всех на хер!»

Как бы я хотел все это забыть, но ведь постоянно напоминают! Казалось бы, я лучше других подготовлен к таким наплывам из прошлого. А вот черта с два. Куда ни поеду, куда ни пойду — ведь вижу, замечаю, снова и снова тыкаю в кровавый мозоль памяти.

Очередной обломок арсенала Соединенных Штатов, выкинутый за ненадобностью.

Я миновал оживленную бензоколонку, заброшенный автомагазин, белое здание Церкви Третьего Воскресения и наконец въехал в город.

Бог мой, что за куча хлама! И это говорю я, живущий в гребаном Ньюарке!

Должно быть, я ошибся с поворотом. Заехал в фабричный район, к череде мертвых заводов. Первый напомнил груду заброшенных дырявых контейнеров — коробки строений, обшарпанных, зияющих пустыми окнами. Второй — ободранный скелет из ржавых двутавровых балок.

Я ощутил смутное разочарование: хоть бы руины были поживописнее — поплотнее, с дырами в крепких когда-то кирпичных стенах, с завалами и гнилью. На диккенсовский манер. А тут — облезшие стандартные цеха среди пустырей. Современность, мать ее. Даже ветшает все одинаково.