Большие страсти маленького театра - Никита Дерябин

– А как это – мирно, Гена? – послышался голос из-за спин монтировщиков, Петрович и Евгенич расступились, Генриетта вскрикнула, Людочка готовилась упасть обморок. Голос принадлежал Маргарите Карловне. Мадам Фишман стояла с пистолетом Макарова в правой руке и четко целилась прямо в наполированную голову местного криминального авторитета. Блатняков на это даже не повел отсутствующей бровью:

– Марго, сколько лет! Как твое здоровье? – свободно спросил тот. Не опуская руки и не делая лишних движений, Маргарита Карловна ответила той же монетой:

– Твоими молитвами, Геночка, работаю как видишь, – так же беспристрастно произнесла главбух, твердо стоя на месте. Охрана Блатнякова напряглась. Отодвинув полы пиджака, они показали пистолеты, пока что покоящиеся в начищенных до блеска кобурах. – Я тоже хочу решить все миром, Гена, давай не будем ругаться, забирай свою подтанцовку и чешите отсюда, пока у меня рука не дрогнула. – Голос ее был спокоен настолько, что складывалось впечатление, будто старуха каждый божий день угрожает людям пистолетом.

«Да еще каким людям! Вот ты влип, Коля. Я так и думал, что ничем хорошим это не кончится». – Я нервно сглотнул образовавшийся в горле комок и прислушался к звенящей тишине. Блатняков улыбнулся.

– Понимаешь, Марго, вы все находитесь на моей территории. И как бы вы этого не хотели, этот театр будет моим. Я ж вас задушу голыми руками, ни дня спокойно жить не дам. Оно вам надо? А, Альберт? – вкрадчиво поинтересовался авторитет, засунув руку в карман брюк. Альберт Феликсович нервно подергал головой в разные стороны, ясно давая понять, что четкой позиции он не имеет и вообще надеется, что он все еще спит. Маргарита Карловна улыбнулась:

– Из твоего у тебя, Гена, только осколок гранаты в бедре на память от Льва Давыдовича, а про театр забудь. Я дважды повторять не стану. Девяностые пережили и тебя как-нибудь переживем. Тебе уже пора. – Большим пальцем правой руки Маргарита Карловна выдвинула спусковой механизм, он недобро щелкнул, телохранители разом повернули головы на шефа. Тот в свою очередь опустил голову, усмехнулся и, круто развернувшись на каблуках, двинулся в сторону выхода из зрительного зала, не сказав ни слова, дверь оглушительно хлопнула.

Все находящиеся в помещении нервно выдохнули, Генриетта сунула руку в сумку явно в поисках фляжки, Петрович и Евгеньевич подхватили под руки Альберта и усадили его в кресло, актрисы массовки, тяжело дыша, вышли из зала, двинувшись в сторону гримерок, громко переговариваясь о том, что пора искать работу в другом месте. После недолгого молчания я не выдержал:

– Какого черта здесь происходит? Почему он ушел так просто?

Маргарита Карловна передала пистолет Валере, тот очень неумело его взял двумя пальцами и брезгливо положил на край сцены, предварительно вынув магазин.

– Потому что знал, что в случае чего я выстрелю, а он слишком сильно ценит свою шкуру, – спокойно произнесла Маргарита Карловна, отряхивая пиджак от невидимой пыли. Меня это поразило еще больше.

– И вы так спокойно об этом говорите?

– А что мне, сходить с ума по этому поводу? Андрей Глебович, знали бы вы, сколько раз в этом театре организовывали рейдерские захваты, насылали проверки по всем инстанциям, поджигали, вырубали электричество – и все это за один сезон, еще при живом Льве Давыдовиче. А это будем считать предупредительным выстрелом в воздух. Гена сам больше не приедет, от этого и хуже, – грустно подытожила Маргарита Карловна.

Я непонимающе вздернул брови:

– Это еще почему?

Маргарита Карловна сделала несколько шагов в сторону выхода и обернулась:

– Потому что в его подчинении служат люди, которые в той же мере лишены совести, сколько каких-либо чувств, и если у Гены худо-бедно, но мозги работают, то его цепным псам думать категорически воспрещается, вот и делайте выводы, что нас ждет дальше. – Карловна взяла Альберта под руку и они очень быстро двинулись в сторону выхода из зрительного зала, очнувшаяся Людочка впрыгнула в миниатюрные туфельки и, слегка пошатываясь, двинулась вслед за этой печальной процессией.

В зале повисла гробовая тишина, о репетиции думать вообще не приходилось, и только сейчас я понял безвыходность своего положения.

Воспоминание четвертое.

Опальные артисты держат оборону

В дорожную сумку вслед за домашними трико и майкой полетел сотовый телефон и дорогущий костюм-тройка, заботливо подаренный Жлобовым. В свою очередь кошелек, три пачки сигарет и туфли завершили мои спешные сборы. Да, я решил уехать, и в этом я не видел ничего постыдного, так как все это было однозначно не по мне.

«Если бы мне не было что терять и чем рисковать, может быть, я ввязался бы в эту авантюру. Но оставлять жену вдовой, а ребенка без отца я точно не планировал. Пошел Жлобов к черту».

Я стремительно схватил сумку, спешно обулся, потянулся к крючку, чтобы взять ключи, как вдруг в дверь позвонили, мое внутреннее ощущение в этот момент можно было сравнить с гитарой, на которой разом оборвались струны.

«Никто не знает, где я живу. Кроме одного человека».

Я на цыпочках прошел к двери и осторожно посмотрел в глазок. На лестничной клетке стояла какая-то неприметная старушка и нетерпеливо трезвонила в дверной звонок, я выдохнул, щелкнул дверной замок, отодвинулась цепочка, и в следующую секунду резкий удар этой самой двери оттолкнул меня к стене. Пролетев добрых полметра, я вмазался головой о стену. Пока пытался понять, откуда у бабули по ту сторону столько дури, меня резко схватили за шкирку и как котенка грубо выкинули в зал. Дверь с грохотом закрылась. В глазах плясали чертята, из носа хлынула кровь, а изо рта лился поток отборной матерной брани. Когда я наконец-то «прозрел», передо мной в кресле расплывшись, словно оставленное недобросовестной хозяйкой дрожжевое тесто, восседал Яков Валерьянович собственной персоной, а Череп в этот самый момент задергивал шторы и по традиции включал паяльник советского образца в розетку перед телевизором.

– Ох, Коля, Коля. Ну почему ты такой тугой-то, а? – тяжело выдохнув, массируя виски, поинтересовался директор, с укором смотря на то, как я выпрямился в сидячем положении и прикладываю руку к разбитому носу.

– Вы не предупреждали о том, что здесь будут такие баталии, я не подписывался вставать меж двух огней. Разбирайтесь с Блатняковым сами, понятно? – Когда я говорил, кровь с новой силой полилась из носа, заливая лицо, Череп немного напрягся, когда понял, что паяльник работает слабо, а я напрягся, потому что Сергей Викторович никогда не пользовался паяльником по прямому назначению и вообще не принадлежал к кругу творчески развитых людей.

– Так тебя никто и не заставлял с Блатняковым базарить. Тебе надо урезонить конфликт с театром. Ты в это можешь врубиться, фуфел? Для того чтобы порешать этот вопрос, нужны серьезные люди, а ты к этому числу не относишься. Расстраиваешь ты меня, Николай Романович, очень сильно. Вон еще собрался ехать куда-то. Не ценишь ты хорошего отношения.

То, что происходило дальше, лучше не описывать, потому как приятного было крайне мало. Неработоспособность паяльника Череп благополучно заменил сигаретными окурками, которые тоже делали очень больно, и в этот момент я понял две вещи. Первое – я благополучно потерял любую возможность покинуть это мероприятие с возможно летальным исходом; второе – у больных на голову людей все же очень богатая фантазия.

В очередной раз сдержав крик я поднял глаза на Жлобова:

– Я понял! Понял я! Вопрос с театром урегулирую, я их повезу на «Бриллиантовую кулису» в этом сезоне. – Боль в нескольких местах каленым железом выжигала остатки рассудка, Жлобов вопросительно вздернул почти брежневские брови, а потом расплылся в поганой улыбке:

– Ну вот! Можешь ведь, когда хочешь! Молодец, Коля! Занимайся возложенными на тебя обязанностями, пока мы решаем вопрос с Блатняковым и его компашкой. Ты, я надеюсь, уже допер, что бежать куда-то – дело тухлое? – Вопрос был, конечно, риторическим, но я аккуратно глянул на Черепа, который докуривал очередную сигарету,