Большие страсти маленького театра - Никита Дерябин

поножовщиной. Ее зять занимал высокий пост в органах, и чаще всего Изольда отделывалась административным штрафом. Ее тихо ненавидели все и жаждали ее скорой смерти, однако та не доставляла никому такого удовольствия, и новость о том, что эта старая ведьма наконец-то отправилась к Всевышнему, слегка подняла мне настроение, хоть я и ругал себя за это где-то в глубине души; все-таки она вырастила не одно поколение замечательных актеров. Поговаривали даже, что она долгое время дружила с самой Раневской.

– Вижу, что слыхал. Так вот, Андрей Глебович пропал несколько лет тому назад прямо из своей собственной квартиры в Подмосковье, поиски до сих пор ведутся, но пока безрезультатно, однако нас это не интересует, важно, что исчезнувший Штольц последний месяц перед исчезновением работал у меня в труппе и поставил замечательную «Двенадцатую ночь», до сих пор идущую на сцене.

– Это когда мы возили в Екатеринбург «Трое на качелях»?

Жлобов кивнул и продолжил:

– Как следствие нашего сотрудничества у меня остались его документы в виде диплома о режиссерском образовании, режиссерского удостоверения члена театральных деятелей России и копии паспорта. Всего этого тебе будет более чем достаточно, чтобы эти угорские провинциалы приняли тебя с распростертыми объятиями, твоя задача лишь великолепно сыграть роль человека, которым ты, по сути, и являешься, только под другим именем. А благодаря якобы проводимому кастингу каждый из них будет из кожи вон лезть, чтобы получить счастливый билет от судьбы и уехать к гранитным берегам Питера, это джек-пот, они расскажут тебе все что угодно ради такой возможности. Коля, я умоляю тебя! Ничего не пожалею, репертуар вокруг тебя построю, лучшие роли, лучшие площадки, гастроли, только выясни, кто угробил дедушку, это крайне важно для меня! – Голос Жлобова был как никогда проникновенным: он умолял, что для человека его фактуры и характера вообще было поразительным.

В голове не укладывалось все то, что я только что услышал: и странности с завещанием деда, и поразительное сходство племянника Штольц со мной, и афера, придуманная Жлобовым, однако я по натуре был не искатель приключений и ввязываться в эту авантюру не собирался. Отставив в сторону бокал с коньяком, я поднялся с софы:

– Простите меня, Яков Валерьянович, но это слишком. Притвориться другим человеком, ехать в какой-то Угорск на расследование дела, в котором я мало что понимаю. Меня крайне пугает сходство племянника этой старой карги Гавриловны со мной, не говоря о том, что у меня могут быть проблемы с полицией, если они вдруг решат проверить мои документы или еще что-либо. Вы понимаете, что в таком случае я могу лет на пять загреметь под Воркуту шить телогрейки? Нет, извините, я не могу, всего хорошего. – Едва я развернулся на каблуках, послышался звук разбитого стакана, который Яков с треском поставил на стол.

– Не вынуждай меня, Николай Романович, идти на крайние меры, я ведь могу поднапрячься и устроить тебе не сказочную жизнь. Не тебе мне рассказывать о моих связях и возможностях. Если я постараюсь, тебя ни в один даже самый гнилой ТЮЗ не возьмут, в лучшем случае будешь шабашником на свадьбах и утренниках, в худшем – пойдешь на завод за три рубля мешки таскать от вагона до кандейки. Оно тебе надо? А жена, Коля, а как же Леночка? Ты о ней подумал? А Соня? Сколько ей? Четыре? Давай не будем ругаться. – Я слушал Жлобова молча, и с каждой фразой все больше возникало желание вмазать свой кулак в его мясистую физиономию, однако это бы делу не помогло, он не унимался. – Выходка с Краузе, провал новогоднего утренника, невыход в день премьеры «Женитьбы Фигаро», я уже помалкиваю о твоих периодических недельных загулах, я ведь глаза закрываю, Коль, но могу открыть. Кому лучше будет?

От молящего тона не осталось и следа, Жлобов крепко взял меня за жабры, и он это понимал. Жил бы я бобылем, не имел за душой ни котенка, ни ребенка, я бы послал Якова с его театром во все известные места и, собрав вещи, уехал бы в другой город искать счастье там. Но кредит, ипотечная квартира, любимая жена и дочка единым пейзажем нарисовались перед глазами, и я понял, что придется поиграть в Эркюля Пуаро, иначе вся эта история встанет мне боком. Уже не говоря о том, что я был фактическим участником событий и свидетелем, которого Жлобов в случае необходимости может стереть в порошок. Нервно проглотив комок в горле, я подошел к его столу и, не сводя взгляда с собачьей морды директора, взял папку, следом он фривольно швырнул другую, уже в зеленой обложке, и темно-синий прямоугольник билета на поезд.

– Здесь фотографии и некоторые данные всех актеров и техперсонала театра, нужно присмотреться ко всем. Вечером к тебе заедет мой человек и даст необходимые инструкции, выезд завтра ранним утром. – Широко улыбнувшись, прохрипел Жлобов. Во мне поднялась неимоверная волна злобы:

– То есть как это с утра? А если бы я отказался? Что бы вы делали? – Поджав губы поинтересовался я.

Жлобов, расплылся в еще более широкой блаженной улыбке:

– Ты бы не отказался по множеству причин, но главная в том, что именно ты нужен мне, а точнее, не ты, а Андрей Глебович Штольц, главный режиссер крупного Петербургского театра, поэтому удачи, советую выспаться! – Подняв бокал, словно бы в мою честь, Жлобов опрокинул его и поставил рядом с грудой осколков его предшественника. Выходил из кабинета я на ватных ногах, куда-то делась моя былая ретивость и крутой нрав, правду сказал: артисты – люди подневольные.

Воспоминание второе.

Прибытие

В одиннадцать часов дня меня разбудил раздражающе бодрый голос проводницы поезда, сообщившей, что состав прибыл к угорскому ж/д вокзалу. Стряхнув с себя остатки сна и отметив, что вчерашние алкогольные возлияния на нервной почве были чрезмерными, я тяжело поднялся и, схватив чемодан, поплелся к выходу из вагона. Надо сказать, что вчерашние вечер и ночь словно бы разделили мою жизнь на «до» и «после». Пришлось врать жене и дочери, чего я никогда в своей жизни не делал даже в мелочах, извиваться и хитрить, чтобы выйти на улицу и встретить человека Жлобова. Я полагаю, Лена догадалась, что что-то не так, но, молча кивнув, помогла собрать мои чемоданы. Жлобов прислал ко мне Черепа, а это означало, что дело действительно обретает серьезный поворот.

Сергей Викторович Черепов был человеком настолько же жутким, насколько невозмутимым. В девяностые он, как заправский маргинал бандитской наружности, без тени сомнения отжимал заводы и комбинаты и построил свой бизнес на мясной продукции из собственной скотобойни, куда нередко увозили на ПМЖ всех недругов и недоброжелателей его небезызвестного босса Жлобова Якова Валерьяновича. Череп вручил мне чехол с дорогим турецким костюмом-тройкой, сотовый телефон для связи с боссом и пару-тройку бумаг; паспорт на фамилию Штольца и несколько банковских карточек, принадлежавших исчезнувшему Штольцу.

– Связь только по этой мобиле, раз в три дня пишешь СМС о продвижении дела, по необходимости шеф сам будет звонить и спрашивать о прогрессе. Паспортом на фамилию Штольца шибко не свети. Имя свое забудь, документы при себе иметь только эти, загремишь в ментовку – сразу пишешь «код красный» на мой номер. Вопрос решим, понял? – Когда человек в два метра ростом задает тебе подобный вопрос, язвить совершенно не хочется, хотя такое желание возникало. Если бы я не знал, что Череп улыбается только в те моменты, когда с радостью вспоминает пытки должников паяльником в девяностые, я бы, может, и брякнул чего-нибудь, однако мой инстинкт самосохранения работал без сбоев вот уже сорок лет.

– Понял, – нервно сглотнув комок в горле, ответил я, принимая весь необходимый «реквизит» для дела. Череп хмыкнул, сунув руки в карманы кожаной куртки, и, ссутулив плечи, круто развернулся и зашагал в сторону машины.

И вот новоявленный Андрей Глебович Штольц (по паспорту Николай Романович Меншиков) двигался по угорской железнодорожной платформе в изящном клетчатом костюме-тройке и дипломатом в левой руке и вещевой сумкой в правой.