Размышления о чудовищах - Фелипе Бенитес Рейес

Но если не обращать внимание на мелочи, бары для взрослых в самом деле хороши, да вы и сами, несомненно, в этом удостоверились: там смеются, танцуют, предлагают тосты: «Ваше здоровье», «За то, чтоб нам всем снова собраться здесь на твой следующий день рождения» и так далее. Это потрясающие бары: блондинка-виталистка в первый раз надевает мини-юбку после пятых родов, потный менеджер ослабляет узел галстука и принимается бросать взгляды прирожденного халифа женщине-биологу, которая не брила усы с тех пор, как ей исполнилось тридцать девять… Это, конечно, не Вавилонское царство, и, прощупав обстановку, понимаешь, что там эхом отдается мелодраматическое биение одиночества, и ты почти слышишь шум, с каким мясо отделяется от костей (шум, подобный тому, какой производит флан, если его перевернуть на тарелку), но все это не мешает им оставаться потрясающими барами для нескольких занятий: для того чтобы думать о ревматизме, об артрозе и о внезапной смерти, — но это само собой; кроме того, они потрясающе подходят для того, чтоб размышлять о комической стороне ужаса, о том, что в ужасе развлекательного, — и тогда ты спрашиваешь себя:

— А не заказать ли еще стаканчик?

И, конечно, заказываешь его. (Почему бы нет?)

Дойдя до этого момента, я считаю себя обязанным признаться в том, что с женщинами дела у меня никогда не шли особенно хорошо. (С Шопенгауэром происходило то же самое.) (Хотя он и тщательно отомстил за себя в своем эссе о них, написанном бритвой: «Они видят только, что находится непосредственно перед ними, обращают внимание только на настоящее, принимают видимость за реальность…») (Бедный Артур с его сдерживаемым семенем.) Кажется, есть во мне что-то, что им не нравится. Не думаю, что это что-то конкретно: мой нос, мой рот и так далее. Не думаю, что речь идет о какой-нибудь детали, как я уже сказал, потому что у меня нормальный нос и т. д.

— Возможно, причиной является то, что я — полицейский, — говорю я себе иногда; со стороны это может показаться параноидальным предположением, но дело в том, что у меня есть подтверждения тому, что люди опасаются полицейских, даже если не знают, что это полицейские: инстинкт. Даже когда мы одеты в штатское, по нам видно, что мы любим бороться со всяким сбродом, слушать стоны осужденных, их бесполезные заявления о невиновности; что нам нравится видеть, как трепещет убийца. Даже мы, служащие паспортного отдела, чувствуем себя могущественными, вручая пурпурную книжицу, потенциальный ключ к миру:

— Лети стрелой; титульный лист этой магической книжицы подписан комиссаром. Беги в свое агентство путешествий. Узнавай далекие страны. И не беспокойся: мои коллеги со всего мира позаботятся о том, чтоб тебя не обокрали и не убили. Будь уверен, они об этом позаботятся.

(Хотя иногда события ускользают у нас из рук.)

— Ты некрасив, приятель, и это знала даже твоя мать, но ты также и не урод. Ты состоишь в категории незаметных, — сказал мне как-то раз Хуп. — А это значит как бы быть нигде. (Тебе чрезвычайно повезло, приятель.)

На Земле, в конце концов, существуют сотни женщин, некоторые лучше, некоторые хуже, и это логично, но из всех них на меня обратили внимание только семнадцать, и что одна, что другая — все они — весьма неохотно. Двенадцать из них ушли от меня. И что еще хуже: трех из них я бросил сам, так, словно был лично визирем Самарканда. (По поводу двух оставшихся я не могу с точностью сказать, что на самом деле произошло; полагаю, что нечто похожее на случайную встречу двух прохожих, которые останавливаются на улице, чтобы проследить за полетом бабочки, до тех пор, пока бабочка вдруг не падает замертво, и оба наклоняются, отрывают у нее каждый по одному крылышку и идут дальше — каждый своей дорогой.)

…Теперь я, кстати, вспомнил объяснение, данное мне Хупом, когда я сказал, что мне не везет с женщинами:

— Послушай, Йереми, давай-ка отбросим глупости. Иметь успех у женщин означает встретиться ночью в баре с потрясающей девушкой, которая здоровается с тобой по имени, и не знать, спал ты с ней или нет, потому что предполагается, что у тебя голова до отказу забита народом с задранными вверх ногами. В этом состоит успех, а все остальное — нищета. Я не имею успеха у женщин, потому что помню всех, с кем кувыркался, даже тогда, когда мозги мои были в туристической поездке на Сатурне, понимаешь? Так-то вот, Йереми, приятель. Сексуальный успех всегда сопряжен с амнезией.

Но, по крайней мере на время, я хочу отложить этот вопрос в сторону, хорошо? (Посмотрим, может быть, позже…)

* * *

Прежде чем мне исполнится сорок лет, я хочу выпустить специальную программу «Корзины с отрезанными ушами».

С тех пор как я притащил к себе домой передатчик, похищенный моими товарищами у компании сочувствующих нацистам, я выпустил пятьдесят шесть программ разной длительности, в зависимости от того, что собой представляла тема. («Куда, интересно, запропастился передатчик?» — задавался иногда вопросом комиссар.) Мой творческий псевдоним — Нарсисо Вонки. Я понимаю, что многим он может показаться искусственным, подходящим иллюзионисту или танцовщику румбы, но мне он нравится: мифический Нарцисс, поглощенный созерцанием своей маски, плывущей в водах времени (примерно так), и Вонки — я полагал, что придумал это слово сам, но по-английски оно означает «неуверенный», как сказал мне Хуп, ведь Хуп знает понемногу обо всем. (Неуверенный Нарцисс, неуверенный, как все нарциссы.) (Это хорошо.)

Я не знаю, сколько людей слушают мою передачу. Иногда я подозреваю, что ее не слушает никто, то, что называется никто: ноль человек в сумме, — и это вызывает у меня ощущение, что я превращаюсь в призрак: бесполезный голос, звучащий в пустой ночи, — и тогда я чувствую себя бельгийским туристом, играющим на аккордеоне посреди пустыни Нафуд (или что-то вроде).

Я придумал устраивать конкурсы для радиослушателей, отчасти для того, чтоб развлечь их, и отчасти для того, чтобы узнать, существуют ли они, — например, конкурс тупых афоризмов.

(—?)

Да, я снял абонентский ящик на почте, чтобы люди отправляли мне туда самые тупые афоризмы, которые им встречались или которые они слышали за всю свою жизнь, но ни разу не пришло ни одного письма, автор которого надеялся бы выиграть приз, так что мне самому пришлось сочинить афоризм:

— Слушатели «Корзины с отрезанными ушами», ночные шпионы, победивший афоризм таков: «Каким взрослым становится человек, который стареет?» Желаем удачи его автору, Рохелио Лобо. Очень хорошая фраза, брат Лобо. Ты очень далеко пойдешь с афоризмами такого рода. Он очень глубокий: услышав его, хочется броситься головой в омут в водолазном костюме и остаться жить там, в окружении водяных змей.

В другой раз я объявил конкурс на испытанные страхи и тоже не получил ни одного письма, так что мне пришлось самому придумывать страдающего в муках призрака с железной пулей, застрявшей в лодыжке:

Меня зовут Рамон, но все называют меня Робин. Мне только что исполнилось двадцать шесть лет, но я выгляжу не больше чем на двадцать. У меня широкие плечи, очень тонкие ноги и немного толстые бедра. Я странный, хотя и не уродливый. Мне очень нравится курить, и мне нравится делать это стильно, говорят, что я курю как актрисы, когда исполняют роль путаны или шпионки.