Обыкновенная пара - Изабель Миньер

Когда Беатрис кричит, Марион не теряется, она сразу же уходит в свою комнату, закрывает дверь и рассказывает сказки куклам, чтобы те ничего не слышали.

Когда Беатрис кричит, мне хочется стать куклой.

Когда Беатрис кричит на Марион, малышка не может уйти к своим куклам:

— Ты куда, Марион! Оставайся здесь и слушай, что тебе говорят!

И Марион остается, и слушает: вся — внимание, вся — сосредоточенность. Мне кажется, в эти минуты она воображает себя куклой и мысленно рассказывает себе что-то. Не знаю что… Я не знаю, что с ней происходит, когда она стоит вот так безучастно, пока Беатрис не спросит: «Ты все поняла?»

Тогда она отвечает: «Да, поняла». Поняла что? Что надо класть грязное белье в корзину, а не швырять его на пол? Что надо убирать игрушки, а не разбрасывать их повсюду, как современный Мальчик-с-пальчик, который хочет оставить там и сям свои следы для уверенности в том, что он у себя дома? Все она поняла или не все? Поди знай… Говорит, что поняла, и продолжает жить на свой лад. Это был временный перерыв, вроде… щелк — нет электричества — зажгли свечи — дали свет — свечи задули и забыли… Забыли что?..

Разве после этих припадков, этих приступов крика меньше валяется одежды на полу? Разве меньше разбросано игрушек по комнате? Немного меньше… но это ненадолго, на час, на два, совсем ненадолго…

Когда Беатрис кричит, я тут же забываю, что она сказала, у меня только одно желание: пусть это скорее кончится.

Когда Беатрис кричит, возражать ей опасно — все равно что подливать масла в огонь.

Когда Беатрис кричит, меня внезапно охватывает страшная, безграничная усталость.

Нет, я не стану прятаться под кроватью, на самом деле лучше уж спать лягу. Улягусь в постель, накроюсь с головой и дождусь сна, тишины.

Когда Беатрис начинает кричать, если я скажу ей: «Не кричи!» — она раскричится еще громче: «Я не кричу-у-у!» Поэтому со временем я, само собой разумеется, стал все реже ее останавливать, а теперь и вообще ничего не говорю.

Когда Беатрис не кричит, я говорю ей, как приятно и мило, когда она разговаривает нормально, не повышая голоса. Тогда она смотрит на меня с недоумением, как будто я ляпнул глупость. «Да ты что, Бенжамен! Я никогда не кричу. Случается разозлиться время от времени, иначе вы меня не послушаете, но я не кричу! Это ты не терпишь, когда я с тобой не соглашаюсь, вот и говоришь, что я кричу. Стоит чуть-чуть возразить — сразу говоришь, что я кричу. Тут ничего не поделаешь, это идет из детства: твои родители всегда повышают голос по пустякам. А я прямо и открыто высказываю свое мнение, но вовсе не кричу, тебе это кажется…»

Беатрис себя не знает. Она путает себя с кем-то другим. С другой женщиной, которую принимает за себя и с которой у нее совсем мало общего, лишь отдаленное сходство.

Лежа под одеялом, я перебираю все это в голове. Только что у нее был новый припадок. Взорвалась перед тем, как уложить Марион.

Слава богу, всего несколько вспышек, это длилось недолго и обошлось без жертв — Марион сразу же спряталась в детской.

Беатрис рассказывала мне об Орельене, который ужасно страдает с тех пор, как живет вдали от своих детей, — кстати, почему она все время говорит об Орельене? Я заметил, что Одиль, бывшая жена Орельена, не очень-то хорошая мать и, возможно (я подчеркнул «возможно» как предположение), детям было бы с отцом не хуже (я сказал «не хуже», а не «лучше»), чем с ней. Беатрис пожала плечами и, наращивая звук, пошла в атаку:

— Одиль — плохая мать? Если женщина не лишается рассудка от любви к детям, не разрешает им вытворять что пожелают, не на все подряд соглашается, не рохля и размазня, у которой дети стоят на голове, — значит, она их не любит?! Да Орельен уродов бы из них вырастил, из своих детей! Ребенок нуждается в строгости, в дисциплине!

Черт меня дернул отозваться:

— Слушаюсь, командир! Раз! Два!

Не хватает сил постоянно сдерживаться — вот и ляпнул из солидарности с Орельеном, просто не утерпел.

Это и спровоцировало взрыв.

Я оправдывался, уверял, что мои слова — всего лишь шутка, неудачная шутка, ребячество, просил прощения. Все напрасно. Масло в огонь и — второй залп. Канонада. Крики, крики, крики.

Бог знает почему я подумал: «Иисус кричит», да, Бог, возможно, знает почему…

У меня мелькнула религиозная мысль, такое редко со мной случается: а может, это Иисус кричит всякий раз, когда кто-то кричит? Потом другая мысль, безбожная: тогда пусть он заставит крики смолкнуть, потому что это в его власти.

Потом я перестал думать, и тогда до меня стало смутно доходить содержание монолога: Одиль потрясающая женщина, она очень несчастна с Орельеном, он заслужил все, что с ним произошло, детям в тысячу раз лучше с матерью, которая твердо стоит на ногах, в то время как он… Остальное тонет в сбивчивых словах, криках и воплях.

И вдруг — затишье среди бури, робко проглядывает солнце:

— Бенжамен, пойми, я очень люблю Одиль. Ладно, давай не будем из-за этого ссориться, какое нам, сказать по правде, дело… Не дуйся… Я не люблю, когда ты грустный, улыбнись мне…

Не знаю, может, я и улыбнулся; помню только, что она поцеловала меня в губы, и этот поцелуй был таким внезапным, что показался мне грубым.

Пока она читала сказку, я не стал рассматривать потолок, обойдусь без его предсказаний.

Я сослался на сильную головную боль и быстренько улегся в постель — почему бы, черт возьми, и мужчинам не дать право на мигрень? Не давать на нее права, если на то пошло, дискриминация.

— Ну так прими что-нибудь, Бенжамен! В конце концов, ты лекарствами или конфетами торгуешь?

— И тем и другим… Таблетку я принял, но если лягу — боль пройдет быстрее.

— Бенжамен, неужели ты собираешься спать, еще рано!

Я ответил уклончиво. Не слишком люблю снотворные, но глотнул бы сейчас таблетку… и все же смог устоять перед искушением.

И вот я под одеялом.

Мне хотелось бы заснуть до ее прихода.

До того, как она проскользнет ко мне в постель.

Я все еще не сплю.

А вот и она.

Я закрываю глаза и не шевелюсь, дышу тихо, ровно…

Я слышу, как она ложится, чувствую, как она прикасается ко мне. Я сонно бормочу что-то неясное и, повернувшись на другой бок, продолжаю притворяться спящим без задних ног.

Она дышит мне в ухо, прижавшись ко мне всем телом… Я сплю…

Ее руки трогают мое тело.

Сначала спину.

Я сплю.

Ее руки на моих ягодицах, на бедрах…

Я сплю.

Ее руки на члене.

Я все еще сплю.

Ее руки в движении, они шарят, они ерзают…