Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть 3. Мудрость - Михаил Роттер

– Нет, мне не надо. И вообще, ты, кажется, меня не за этим звал.

Кань поднял телефонную трубку:

– Пришли? Пусть заходят.

В кабинет, кланяясь, зашли двое. Обоих я знал в лицо, еще знал, что они торгуют одеждой на базаре. Рядом они представляли забавную пару: один толстый и невысокий, второй тощий и длинный. Имен их я не знал и потому сразу окрестил их «Толстый» и «Тонкий». Впрочем, назвал я так исключительно в целях идентификации, их экстерьер меня не слишком интересовал, я всегда смотрел «только в глаза», как учил меня дед. У Толстого взгляд был крайне неприятный, у Тонкого – потерянный.

Еще я слышал, что Толстый вроде давно здесь, у него своя лавка и он богатый, а Тонкий недавно приехал, только разворачивает бизнес и он пока бедный. Еще про богатого говорили, что он дает деньги под очень большие проценты. А про бедного, что он вроде бы честен, но вряд ли с его характером добьется успеха в бизнесе. Лопух потому что. Все это были какие-то обрывки случайно услышанных разговоров. Я сплетен никогда не любил и ими не интересовался. Все, что меня не касалось, – меня не касалось.

Когда Кань увидел посетителей, его как подменили. Думаю, у него было много ликов и сейчас он исполнял роль босса мафии, сурового, очень занятого, но готового ради справедливости потратить часть своего драгоценного времени. Роль эту он исполнял блистательно. Я бы даже сказал, что он, как хороший актер, жил ею.

Двое торговцев пришли к Каню, чтобы тот разрешил их конфликт, попросту говоря, они пришли к нему «на разборку». В изложении Тонкого (который, собственно, и взывал к «суровой справедливости мафии»), суть их противоречия сводилась примерно к следующему. Толстый одолжил ему десять тысяч ирландских фунтов под десять процентов годовых. Никакого договора они не заключали, они же честные торговцы и земляки к тому же. Прошел год, и он, Тонкий, как порядочный человек, приготовил деньги, они лежат у него дома, честно заработанные одиннадцать тысяч фунтов. Однако Толстый стал говорить, что все изменилось, жизнь подорожала, и теперь Тонкий должен ему не десять, а пятьдесят процентов сверху, то есть всего пятнадцать тысяч фунтов. А у него, Тонкого, лишних четырех тысяч и близко нет!

Версия Толстого звучала несколько иначе. Он, Толстый, вообще не хотел брать с земляка проценты. Как можно! Просто, когда тот попросил у него денег, у него и самого было туго, так что он попросил взаймы у другого ирландского торговца и всего под двадцать пять процентов годовых, о чем Тонкий, разумеется, знал. Теперь он просто не хочет отдавать долг, вот и все. И вообще, какой позор, что Тонкий притащил его, известного своей честностью торговца, сюда, к боссу Каню, и такой важный человек, как босс Кань, должен тратить свое драгоценное время на такие мелкие дрязги.

Кань с одинаковым спокойствием выслушал обоих, а затем попросил их ненадолго выйти в приемную, «пока они с мастером Минем обсудят существующие противоречия и вынесут справедливое решение». А Тонкого он попросил в это время отправиться домой и привезти приготовленные одиннадцать тысяч фунтов. Разумеется, он, босс Кань, предоставит ему машину с шофером, не таскать же ему с собой такие деньги.

Когда оба торговца вышли, Кань коротко спросил:

– Ну?

– Какое «ну»? – завелся я. – Ты что, не видишь, кто из них врет? Ты что, не знаешь, какая у толстяка репутация? Ты что, не понял, что он наехал на худого, не предполагая, что у того хватит духу обратиться к «самому боссу Каню»?

– Вижу, знаю, понимаю, – тремя словами ответил на три моих вопроса Кань. – Я тебя не спрашиваю, кто из них врет. Я спрашиваю, что делать? Ни свидетелей, ни бумаг. Слово одного против слова второго.

– Как что делать?! – возмутился я. – Дай мне толстяка ровно на пять минут. И через пять минут он, заметь, совершенно целый и невредимый, своей собственной рукой напишет на бумаге, как было дело.

– Не сомневаюсь, что напишет. Он у тебя напишет, что он император Вьетнама. А потом люди станут говорить, что я пытаю людей прямо у себя в офисе. Нет, мой друг, тут тебе не Сайгон. Тут нужно думать. – Он выразительно постучал себя пальцами по лбу. – Ладно, я обещал тебе урок житейской мудрости. Смотри, сейчас увидишь, как это работает.

Как раз в этот момент в дверь просунулся Шакал:

– Мы привезли деньги, – проговорил он и снова исчез за дверью.

– Пусть заходят, – крикнул ему вслед Кань.

Когда Толстый и Тонкий (держа в руках пакет с деньгами) зашли, Кань сказал так:

– Не стану скрывать, мастер Минь был сторонником достаточно решительных мер. – Тут Кань многозначительно покосился на Толстого. – Но, посоветовавшись, мы решили следующим образом: Тонкий отдает мне одиннадцать тысяч фунтов, и его долг перед Толстым, – конечно, Кань называл их по именам, но я не запоминаю то, что считаю для себя неинтересным или ненужным, – я принимаю на себя.

С этими словами он жестом приказал Тонкому положить деньги на стол. Я молча наблюдал за выражением лиц спорщиков. На лице Тонкого читалось явное облегчение. Он отдал свой долг и мог считать, что его дело разрешилось. Толстый же, напротив, был по меньшей мере озадачен: одно дело требовать деньги у неудачливого, запуганного торговца, совсем другое – у босса Каня.

Кань взял в руки пачку банкнот, не торопясь, так, чтобы все видели, пересчитал деньги и выдал Тонкому расписку, которую зачитал вслух и которая гласила, что он получил от Тонкого деньги и принимает на себя его долг. Затем, так же не торопясь, Кань отделил от общей пачки тысячу фунтов, которую торжественно поделил пополам.

Тонкого, который наконец расстался со своим долгом, все эти манипуляции уже не слишком интересовали; Толстый же наблюдал за этим процессом с заметным напряжением. И вот Кань закончил священнодействие (я не смог подобрать другого слова для описания того, как он обращался с деньгами, которые явно очень любил) и приступил к их распределению.

Десять тысяч, то есть сам долг, он отдал Толстому (не забыв взять с него расписку), сказав при этом, что возвращает ему долг, а за процентами пусть придет тот ирландец, у которого Толстый занимал эти деньги. Когда тот явится, то босс Кань немедленно заплатит ему две с половиной тысячи фунтов из своего кармана, ибо готов на все ради восстановления дружбы между такими двумя уважаемыми людьми, как Толстый и Тонкий. Пятьсот фунтов он отдает Тонкому, как совместный подарок от себя и от Толстого, который, как человек, известный своей щедростью, наверняка не будет возражать. А еще пятьсот фунтов он берет себе, чтобы хоть как-то компенсировать свои затраты, которые ему, несомненно предстоят, когда ирландец придет за своими процентами.

Выпроводив ошеломленных таким решением Толстого и Тонкого, Кань обратился ко мне:

– Смотри, это классика. Толстый получил свои деньги. Возразить он ничего не сможет, потому что сам при свидетелях только что утверждал, что никаких процентов с земляка брать не собирался. Наказание же для него в том, что не получил даже ту «процентную» тысячу фунтов, которую назначил вначале. А главное наказание состоит в том, что он знает о том, что я ему не поверил и завтра об этой истории узнают все – Занг постарается. Тонкий рассчитался с долгом и получил полтыщи фунтов от меня в подарок. Все узнали, какой босс Кань справедливый, щедрый и умный. Никакой ирландский торговец, как ты сам понимаешь, за деньгами не придет, потому что его не существует в природе, так что босс Кань за полчаса заработал полтыщи фунтов. Получается, что у меня зарплата тыща в час.