Король на краю света - Артур Филлипс

Посол улыбался, наблюдая за происходящим. Королева попросила пересказать историю ее обращения к своим войскам. Граф Эссекс поклонился и начал пафосную речь:

— Не мягкая женщина, но строгий монарх обратился к суровым мужчинам в Тилбери, воинственным гласом призывая из горних…

И тут какой-то из менее знатных дворян протиснулся в первые ряды лордов и леди, которые переминались с ноги на ногу, скрывая усталость. Казалось, он нарочно привлекал к себе внимание, расталкивая всех, кто попался на пути, включая фаворита королевы посреди тирады.

— Негодяй, ты обезумел? — крикнул кто-то.

Рассмеялся паж. Какая-то графиня ударила спотыкающегося дворянина по пальцам, когда он потянулся к ней, а потом несчастный рухнул на пол, содрогаясь всем телом. На его губах выступила пена, и он заговорил на неизвестных языках. Какой-то великан позади толпы шагнул было навстречу суматохе, но его остановило легчайшее прикосновение женской руки.

Эссекс решил проигнорировать помеху и продолжил выступать — его чутье на политические жесты в нужный момент всегда оставляло желать лучшего. Вскоре его заглушили крики.

— Он одержим демоном! — громким шепотом заявила одна из фрейлин королевы, а другая мгновением позже выкрикнула те же самые слова, но как плохая актриса, неубедительно и без малейшего следа тревоги.

Эззедин наблюдал: лежащий на полу лорд был во власти конвульсий, его глаза закатились, подбородок увлажнился; королева следила за происходящим не шевелясь, хотя слегка наклонилась вперед на своем троне, чтобы лучше видеть. Эззедин мог бы спросить разрешения у своего посла, но ему такое не пришло в голову. Случись все иначе, возможно, он воссоединился бы со своей нежной женой и толстым сыном в доме на холме, вблизи от самого синего моря в целом свете. А еще его могли бы убить на французском корабле, возвращающемся в Константинополь (при прямом участии Джафера), или казнить за вероотступничество по возвращении (при косвенном участии Джафера), или… Эти вероятности не имеют значения: он не прожил иные жизни и не умер иной смертью. А все потому, что не обратился к послу за дозволением позаботиться о пораженном болезнью англичанине.

Когда доктор Эззедин — конечно, одетый как магометанин — склонился над бьющимся в конвульсиях английским лордом, в зале вряд ли нашелся бы человек, который не сжался внутренне от коллективной национальной памяти при виде такого зрелища: сарацин, присевший на корточки возле своей жертвы-крестоносца. Магометанский врач извлек из-под мантии изогнутое орудие из полированного дерева длиной в ладонь, и тем самым довершил свое превращение в одного из Сулеймановых убийц — в тюрбане, со смертоносным кинжалом с резной рукоятью. И все же ни один англичанин не выступил вперед, чтобы спасти павшего товарища, если он и был таковым, а сама королева только склонила голову набок, зачарованная театральным действом, развернувшимся подле ее трона.

Эззедин опустился на колени рядом с трясущимся мужчиной и быстро сунул ему в зубы отполированный до блеска деревянный полумесяц. Стражник решил, что с него хватит, и зашагал вперед, на ходу опуская алебарду, но не кто иной, как сама королева велела ему оставаться на месте. Как следует затолкав скользкую деревянную штуковину между стиснутыми челюстями, Эззедин схватил дергающиеся руки лорда и прижал к бокам. Лишь потом доктор наконец-то вспомнил о протоколе.

— Ваше величество, наипочтеннейшая, прошу меня простить… — сказал он.

Затем повернул Генри Фэрли, третьего барона Морсби, на бок, обратив его лицо прочь от королевы (вследствие чего повернулся к ней спиной и лорда вынудил сделать то же самое, но другого выхода не было), поскольку точно знал, что произойдет дальше; собрал щедрый поток баронской рвоты в тряпки, которые извлек из недр собственного одеяния. Королева слегка выдвинула ногу в украшенной драгоценными камнями туфельке из-под юбок, как будто раздумывая, не встать ли, чтобы лучше видеть, но осталась сидеть на самом краешке своего трона в Зале аудиенций.

Наконец, крепко удерживаемый турком еще одну-две минуты, которые тянулись очень долго, барон перестал биться в припадке. Закрыв глаза, вжав голову в плечи по самые уши и отвернувшись, притиснув кулаки к щекам, английский лорд как будто вновь стал ребенком и погрузился в беспамятство. Произведенная им мерзость была стерта и спрятана милостивым доктором, который столь же незаметным движением убрал изогнутый кусок дерева, помешавший англичанину проглотить собственный язык.

Наблюдательная королева, которая всегда славилась умением соображать быстро и мыслить стратегически, сразу поняла, что Морсби не одержим демоном и что мусульманин не причинил вреда христианину, а скорее исцелил его, и что барон теперь явно не способен жить при дворе, вследствие чего должен будет вернуть некоторые ценные королевские патенты в королевские руки. Елизавета была в некоторой степени готова к такому повороту и предварительно проинструктировала двух своих дам провизжать что-нибудь о демонах, если они увидят, как барон Морсби бьется в конвульсиях — ведь все уже давно украдкой насмехались над этим, рассказывая друг другу, что с ним такое иной раз случается без свидетелей или в компании единственного доверенного слуги.

Джафер бин Ибрагим предпочел бы, чтобы высокомерного и коварного врача заперли в его комнате, а затем — в каюте на корабле, идущем домой, и не выводили, пока визирь не будет готов предъявить ему обвинения. Но это был официальный повод, и посол настоял, чтобы на торжестве присутствовало все посольство без исключений. Тем не менее, Джафер отвел доктора в сторону, прежде чем королева вошла в зал, и с тревожной улыбкой произнес несколько фраз по-арабски: «Я надеюсь, вы сможете объяснить свою позицию султану более убедительно, чем могли бы мне или послу. Я искренне надеюсь на это. В противном случае мы все столкнемся с утратой». Возможно, этого будет достаточно, чтобы доктор сбежал до того, как они доберутся до Константинии. Дом этого человека был так восхитительно расположен на холме. Во дворе находился фонтан с колодезной водой, чистой и пригодной для питья, прохладной круглый год. С ребенком рано или поздно придется разобраться, но султан, конечно, не станет препятствовать браку. Вдова сочтет большой удачей найти себе новую партию. Узнав о преступлениях и исчезновении своего мужа, она ухватится за это предложение.

Не прошло и сорока минут, а Эззедин уже возился с бьющимся в конвульсиях, блюющим английским лордом, дамы кричали «Демон!», ленивые лорды безучастно наблюдали, как магометанин вертел и крутил тело их соплеменника, в то время как королева высунула единственный изукрашенный драгоценностями пальчик из-под многочисленных юбок. Джафер бин Ибрагим превратился в ничто, в свободно парящие глаза и уши, и в этом могущественном облике заметался по залу, собирая бесценные сведения. Он испытывал физическое удовольствие, покидая тело таким образом, перетекая с произвольной скоростью на любое расстояние, незаметно скользя под потолком или у ног собравшихся, заглядывая им в рот, а оттуда и в голову — он был способен на все, стоило лишь постараться.

Джафер проплыл рядом с дамами, кричащими «Демон!», и увидел, как они переглянулись, а затем услышал тайные слова, которые каждая хранила в своем разуме: они не думали, что в происходящем замешаны демоны, а просто действовали по инструкции. Тело бин Ибрагима далеко в другом конце зала содрогнулось от удовольствия, доставленного этим присвоенным знанием. Он не возбуждался так сильно, если трудилось его материальное тело — например, когда он проник один в библиотеку городского дома графа Эссекса, будучи гостем этого пэра, и быстро прочитал все письма, какие нашлись на столе. Там, в одиночестве, вовлеченный в физическом смысле в опасный акт вторжения, он чувствовал удовольствие — и очень сильное, — но оно не шло ни в какое сравнение с приливом крови и дрожью в чреслах, которые стали вознаграждением за нынешнее развоплощение. Благодать ангелов Аллаха наполнила Джафера, его душа взлетела над юбками этих дам, проникла в разум графа Эссекса, барона Морсби и даже соотечественника, доктора Эззедина. Что узнал бин Ибрагим? Что не открылось ему, пока его тело испытывало такие небесные ласки, как будто вечное наслаждение в раю началось раньше всякого разумного срока?