Зеркальный вор - Мартин Сэй

Кёртис сворачивает направо перед двадцатифутовым светящимся стеклом, ошибочно приняв его за стену неонового минарета, и вдруг оказывается на парковке Одри-стрит, в квартале от Стрипа. Вокруг ни души, только над головой с воем проносятся монорельсовые поезда. Дойдя до задних дверей «Парижа», он оттуда по крытому переходу попадает в «Бэллис», а через это казино выходит на Фламинго-роуд, где берет еще одно такси. Вряд ли за ним следят, но он предпочитает перестраховаться. Он уже не экономит деньги Деймона — плевать на них, как и на самого Деймона, который без предупреждения подсунул ему какого-то нахрапистого ублюдка. Кёртис достает из кармана телефон, находит список контактов с единственным внесенным в него именем и нажимает вызов.

Он не знает, какой номер дал ему Деймон — домашний, рабочий или мобильный, — и он не слышит приветствия на том конце линии, только короткий сигнал, предлагающий оставить сообщение.

— Деймон, это Кёртис, — говорит он. — Я только что встречался с неким Альбедо, который уверяет, что ты его знаешь и поручил ему выйти со мной на связь. Прежде никогда его не видел и ничего о нем не слышал. Надеюсь, ты перезвонишь мне и объяснишь, что к чему, поскольку этот урод мне активно не нравится. О’кей? Знаю, у тебя сейчас пять утра. Извини, если разбудил. Пока.

Из осторожности, а также чтобы дать себе время подумать, Кёртис гонит таксиста на юг, до самого аэропорта, а потом обратно на север. Такси виляет из стороны в сторону, упрямо выискивая лазейки в медленном потоке ночного движения; Кёртис надвигает кепи на глаза и усаживается поудобнее, прислонившись головой к боковой панели. Смотрит на дисплей телефона, пока голубое свечение не угасает. В желудке появляется неприятное чувство, как при спуске на скоростном лифте.

Это еще ничего не значит. Совсем не обязательно за этим скрывается что-то дурное. Если Деймон предпринимает какие-то шаги, не ставя об этом в известность Кёртиса, — что ж, это вполне в стиле Деймона, от которого не дождешься даже списка покупок перед походом в продуктовый магазин: у него все строится на «принципе минимальной осведомленности». Кёртиса это бесит, но отчасти по той же причине он любит Деймона — с ним уж точно не соскучишься, — и отчасти поэтому Кёртис согласился на эту поездку. Когда имеешь дело с Деймоном, даже самое рутинное задание может обернуться увлекательным приключением, о котором ты потом будешь рассказывать своим внукам; а твоя изначальная неосведомленность является платой за участие. Подключаясь к его игре, необходимо какие-то вещи принять на веру, а какие-то сбросить со счетов. Кёртис знает его достаточно хорошо, чтобы сейчас не удивляться.

Конечно, далеко не все от этого в восторге. Слим Шейди — такое прозвище Даниэлла дала Деймону, и не потому, что он внешне смахивает на Маршалла Мэтерса. «Этот твой приятель, бледножопый прохиндей» — так она обозначает в разговоре Деймона, когда находится в дурном расположении духа (с недавних пор это случается частенько).

Кёртис давит пальцем на клавишу, и дисплей загорается снова: 2:06 утра. В трех часовых поясах к востоку отсюда Даниэлла, наверно, собирается на работу. Удобный момент для звонка, но Кёртис не может себя заставить. И даже не пытается придумать, что ей сказать. Хотя он уже не злится, разве что самую малость. Спрятав телефон, он прижимает ладони к глазам. Такси тормозит перед светофором и после смены сигнала трогается вновь; инерция сначала наклоняет Кёртиса вперед, а затем откидывает на спинку сиденья. Он поворачивается к окну и открывает глаза.

Это была первая крупная ссора за время их семейной жизни. Прежде случались размолвки с его уходом из дома — первая уже вскоре после новоселья, — но каждый раз он возвращался прежде, чем жена надевала пижаму перед сном. Ему тогда и уходить-то было некуда, — точнее, он не представлял себе место, куда мог бы уйти. А теперь такое место нашлось. И вот он здесь.

Он не хочет вспоминать подробности ссоры и вместо этого думает о бессонных часах в аэропорту, когда он скрючился на мягких сиденьях в зале ожидания, одинокий среди толпы пассажиров с задержанных рейсов. Старался уследить за монотонной чередой последних новостей на подвешенных под потолком телеэкранах, так что едва заметил восход солнца в окнах позади него, удвоенный отражением в Делавэре. Следил за тем, как обретает очертания война.

Перед его отъездом она дала выход давно копившемуся раздражению:

«Почему ты не можешь честно признать, что это снова тебя затягивает?»

Что ж, все верно. Она не ошибалась. Нервозность и вспыльчивость, дурные сны и бессонные ночи, от которых он с таким трудом избавлялся всякий раз — после пустыни, после Могадишо, после Косово, — теперь начали возвращаться.

«Я часто вижу подобное в ветеранском госпитале, — сказала она. — Это в порядке вещей. На подходе новая война, в которой ты уже не поучаствуешь, и это выбивает тебя из равновесия».

Но на самом деле Кёртиса выбивает из равновесия не война, а нечто другое. Его много что может выбить из равновесия, но только не война. На войне он как раз в своей тарелке. Война хотя бы имеет свою логику.

«И еще эта странная просьба Деймона — люди не получают работу таким путем, Кёртис. Ты хоть к себе самому-то прислушался? Лететь в Лас-Вегас и рыскать по казино — это занятие совсем не для тебя. Если ты не хочешь подумать о своем будущем, подумай хотя бы о моем. Попытайся. Потому что я, черт возьми, не намерена следующие тридцать-сорок лет отсиживать задницу, глядя на то, как ты получаешь пособие по инвалидности. Ты меня слышишь? Взрослые разумные люди так не поступают. По крайней мере, в реальном мире».

«Реальный мир»: это ее коронный удар при переходе от обороны к атаке. Она всегда произносит это выражение так, словно его смысл и значимость не подлежат обсуждению. Однако Кёртису все этим подразумеваемое — сопроводительные письма и резюме, учеба в муниципальном колледже, рефинансирование ипотеки и т. п. — кажется удаленным на миллион миль от того, что он считает реальностью. Шесть тысяч миль как минимум в данный момент. При мысли о том, что это и есть обычные заботы всякого трудоспособного взрослого американца, Кёртису становится дурно. Он никак не может избавиться от ощущения, что вся эта бытовая суета просто бессмысленна и нелепа в то время, когда назревает война. Ему это кажется по-детски наивным и нелогичным, как школьные спектакли, в которых Кёртис никогда не участвовал и которые тем более не может принимать всерьез сейчас.

Разумеется, война — это тоже своего рода игра, и он прекрасно это знает. Но на войне, по крайней мере, ставки очень высоки, горизонт возможностей расширен, а непосредственные цели ясны и однозначны, как белые линии разметки на траве футбольного поля. Ты готовишься к войне, и ты идешь на войну, либо война приходит к тебе; и там ты выживаешь либо умираешь. Кёртис не был уверен, что в этом «реальном мире» когда-нибудь сможет вновь почувствовать то биение жизни, какое чувствовал на войне.

Глаза слипаются, и он с трудом заставляет их вновь открыться. Когда такси останавливается на красный сигнал у казино «Фламинго», дорогу перед ними переходит группа юнцов, которую возглавляет парнишка в виниловых штанах, с голой грудью, синими волосами и светящейся палочкой, обвязанной шнурком и висящей на его тонкой шее. Парнишка пританцовывает и кружится на ходу, палочка то исчезает, то появляется, как прожектор маяка, а Кёртис вспоминает колонну иракских пленных в пластиковых наручниках, которых он вел по проходу в минном поле южнее Эль-Бургана в девяносто первом, ориентируясь по пятнам холодного зеленого света в вечерних сумерках и клубах черного нефтяного дыма. От этой искры вспыхивает еще одно воспоминание: как он позапрошлой ночью подлетал к Маккаррану и увидел огромное пятно света, возникающее посреди пустыни как бы из ничего, словно город состоял из одного только света, эпицентром и источником которого был Стрип.