Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

Иисус улыбается: «Не думаю, что они здесь используют это слово в танго».

Действительно, понятия «начальный уровень», «средний» и «продвинутый», на которых зациклены любители танго во всем мире, в Аргентине не имеют значения. Новички торопятся как можно скорее проскочить первую ступень и уже через два года приступить к замысловатым шагам «среднего уровня», а после пяти лет занятий перейти на головокружительный «продвинутый». По всей Европе и Северной Америке только и слышишь фразу: «растет как на дрожжах» — когда кто-то берет уроки у знаменитых танцоров.

Но давайте начистоту: оттарабанив два года и две тысячи ганчо, вы все еще можете представлять угрозу безопасности на танцполе. И после пяти лет и пяти тысяч сакад можете, как поплавок, дрейфовать на неспокойных волнах трафика, врезаясь в другие суда. А если слуха нет и вы не в состоянии отличить вальс от головной боли — тогда горе беднягам, которые встают с вами в пару, пока вы «перепрыгиваете через ступени». Я танцевала с такими «карьеристами» и знаю, о чем говорю. Поистине продвинутыми танцорами могут считаться люди наподобие Наталии и Габриеля — люди, танцующие по двадцать лет или с детства (в зависимости от их возраста).

С Иисусом мы распрощались навсегда, так как я решила, что больше не пойду на занятия «среднего уровня», и отправилась есть эмпанаду в другое, более доступное заведение.

Но не абы куда, а в Confitería Ideal на улице Суипача — легендарное кафе и танго-салон, уникальное место, которое можно сравнить с экономикой Аргентины, пребывающей в нескончаемом грандиозном упадке. Проходя мимо мраморного фасада и поднимаясь по лестнице в главный зал, вы созерцаете колонны, подпирающие роскошно декорированный свод, венские пирожные, заточенные в стеклянной витрине, наверное, со времен открытия кафе в 1912 году, и, разумеется, полуденный урок танго. По залу неспешно движутся пожилые официанты, облаченные в потертые красные жилетки и похожие на статистов из фильма Бертолуччи.

Я переобуваюсь и осматриваюсь по сторонам. Около десяти пар средних лет и старше либо танцуют, либо сидят за маленькими столиками. А вот учителей не видно. В Confitería царит потрясающая атмосфера праздности в духе бель эпок. Все вокруг словно говорит: «В жизни нет ничего важнее пирожных и полуденного танго».

Наконец я понимаю, что учитель — не кто иной, как приземистый парень по имени Диего. Но это не урок, а практика, как объясняет мне джентльмен с шелковой косынкой на шее и пигментными пятнами на руках. Хотелось бы поинтересоваться значением слова, но тем самым я расписалась бы в собственном невежестве и потому просто киваю — ну конечно, практика, я так и думала.

Меня приглашает галантный джентльмен, от которого пахнет листвой, парфюмом и прожитыми годами. Он почему-то напоминает мне Хорхе Луиса Борхеса, но в отличие от великого аргентинца, писавшего о танго, но не танцевавшего, мой визави танцует и молчит. Его прикосновения деликатны, а чувство ритма безупречно, как сшитый на заказ костюм и торчащий из нагрудного кармана красный носовой платок. После трех композиций он спрашивает, откуда я, и, пораженный моим ответом, присаживается и обмахивает лицо носовым платком.

«Новая Зеландия», — делится он новостью о моем месте жительстве с проходящим мимо Диего. И тот, к моей радости, тут же увлекает меня на легендарный танцпол. Оказывается, практика — нечто среднее между уроком и милонгой.

Когда музыка стихает, Диего улыбается с такой теплотой, что хочется потеребить его пышные, как у настоящего гаучо, усы:

— Хорошо! Танцевать ты можешь. Музыку чувствуешь, попадаешь в такт, изящная! Но! Ты не идти! Ты не использовать пол! Ходить! Прямо сейчас!

Он указывает мне под ноги. Я разглядываю пол цвета ванильного мороженного. Никто раньше не говорил мне о том, как нужно ходить. Я проделала такой долгий путь из Болгарии через Новую Зеландию, чтобы танцевать танго в Confitería Ideal, и в итоге это все, что Диего может сообщить мне? Я не использую пол! Никто меня не понимает.

— Вы позволите?

Широкоскулый мужчина средних лет излучает обаяние, которому невозможно не поддаться. Гильермо д’Алио. Вряд ли хоть один человек мог бы назвать его внешность или манеру танцевать неяркой. Он учтиво повел.

— Я не хожу на уроки, — докладывает он. — Посещаю вечеринки, а иногда практики. Учусь самостоятельно.

Угу, это чувствуется. Не мне, конечно, судить. Меня только что вообще обвинили в том, что я даже полом не пользуюсь. Гильермо, напротив, специалист по этой части. Он рассказывает, что он художник-танго. То есть он макает туфли в краску и танцует на холсте.

— Приходи ко мне в студию, покажу, — удивительно, но из его уст предложение не звучит непристойно.

— Мы с дочерью делаем арт-шоу. Танцуем вдвоем, и получается живопись. Два искусства в одном. Часто ездим в Калифорнию, во Францию, в Голландию…

Я так заинтригована, что на следующий день вместо занятий отправляюсь посмотреть на работы Гильермо в его мастерскую в районе Ла Бока, названном так, поскольку он находится в дельте (la boca) реки Риачуэло.

Риачуэло с плавающими маслянистыми отходами заброшенных предприятий выглядит и пахнет так же неприглядно, как звучит само слово. Именно здесь начинались все те ужасы, которые сделали Буэнос-Айрес городом богатства и сомнительной славы, — контрабанда, транспортировка грузов, мясо, деньги, работорговля, проституция.

Меня предупреждали, что не надо уходить далеко от местной достопримечательности — живописной и романтичной улицы Каминито («Дорожка»), которую окрестили так в честь известной в 1920-е годы песни. Или наоборот, песню назвали в честь улицы? Музыка танго настолько неотъемлемая часть города, что для приезжего вроде меня эти понятия неразделимы.

Каминито — своего рода эксцентричный музей под открытым небом, где художники предлагают китчевые изображения уличного танго. А в Ла Бока прошлое действительно живет. Оно дышит вам в затылок ядовитыми испарениями реки, перемешанными с прокуренным дыханием моряков, авантюристов и дельцов, торгующих человеческими жизнями, — все они до сих пор населяют темные аллеи. По пути к дому Гильермо я где-то на уровне подсознания ощущаю холодную сталь их ножей, гнилостный дух болезней, опасность темных делишек. Слышу, как шуршат наряды молодых девушек, которых погубил этот район; звон цепей миллионов рабов, чье кошмарное путешествие началось в далекой Африке, а закончилось здесь, в утробе голодного, алчущего наживы материка. Чую запах животных, которых забивали молотками на скотобойнях и на торговых судах отправляли на экспорт, что в свое время позволило Аргентине стать одной из богатейших стран мира.

Но здесь же из мяса и крови, из страданий и артистизма, из секса и насилия, контрабанды и изнуряющего труда, из тоски по Старому Свету и надежды на Новый, от детей африканских рабов и нищих итальянских и испанских эмигрантов родилось культурное чудо, имя которому — танго.

Потом, в конце XIX века танго перекочевало из трущоб в такие рабочие предместья, как Ла Бока. И, как сказал поэт Лорка, оказавшись здесь, в сумерках Буэнос-Айреса танго распахнуло объятия великим фанатам скорби и слез.