Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

— А, Капка, дорогая, ты все-таки пришла! Как раз к обеду.

Гильермо встречает меня у двери своей студии. Я вхожу. Атмосфера, пропитанная парами скипидара и одержимостью творчеством. Странные танцоры с коренастыми фигурами и одинокие музыканты, играющие на бандонеоне, наблюдают с развешенных по стенам картин, как художник раскладывает на запачканном краской и накрытом старыми газетами столе салями, сыр и хлеб.

— Сколько у тебя уже длится этот роман? — спрашивает с набитым ртом художник.

— Какой роман? — я даже перестаю жевать.

— Ну, с танго. Самые серьезные отношения из всех возможных.

— Правда?

— Конечно, — продолжает он работать челюстями с комичной серьезностью. — Все остальные имеют обыкновение заканчиваться.

На какое-то время мы замолкаем.

— Увидишь, — говорит он, собирая остатки еды. — Ты слишком молода, но возвращайся лет через десять, и поговорим. Посмотри вокруг, — он обводит рукой свою мастерскую-алтарь. — Это моя жизнь, моя возлюбленная. Я не хочу умирать, лежа в кровати. Я хочу умереть на своих двоих. А теперь давай танцевать.

Он ставит мелодию Гарделя, отца вокального танго. Я узнаю с первого же слова — «Каминито…». Мы неуклюже толчемся по захламленной студии. Конечно, Гильермо не танцор, а художник. Поэтому я прощаю ему жесткую, как рычаг, руку на моей спине и бесконечные наставления. Песня рассказывает печальную историю маленькой дороги: время разрушало ее точно так же, как стерло из памяти прошлое героя, когда он прогуливался по этой самой тропинке со своей возлюбленной. В танго прошлое всегда самое счастливое время. Но Гильермо весь в настоящем и будущем.

— Тебе на память, чтобы не забыла меня до следующей встречи, — он берет салфетку и быстро изображает танцующую пару.

— Я не знаю, будет ли следующий раз, — говорю я.

— Почему? Ты думаешь вернуться в Новую Зеландию, выйти замуж за фермера и забыть Аргентину? — брови паяца Гильермо ползут вверх.

— Нет, — смеюсь я.

— И я так не думаю.

Он провожает меня до автобусной остановки, и мы обнимаемся, как старые знакомые.

Десять дней моего путешествия почти на исходе, и единственное, что я успела сделать, не связанное с танго, — это случайно подстричься в старейшей цирюльне в Сан-Тельмо. Именно в цирюльне. Не нужно особых познаний в испанском, чтобы отличить брадобрея от парикмахера. Но я здесь, стою посреди старомодного салона с кожаными креслами начала прошлого века, и меня доброжелательно разглядывает пара очень пожилых мужчин. Я показываю на свои короткие волосы, давая понять, что хочу их постричь.

— Нет, — улыбаются они, качая лысыми головами, и я вспыхиваю от смущения. Из головы улетучиваются все знакомые слова, кроме muñeca, — «куколка», так в Буэнос-Айресе ласково называют девушек.

— Танго, — твержу я, будто заветное слово способно помочь. — Я здесь ради танго. — Показываю на площадь, где высокий мужчина с «конским хвостом» на голове танцует с женщиной в черно-красном. Это Индеец — известный городской милонгеро, предмет обожания местных дам. Лицо старика озаряет понимающая улыбка.

— А да, танго.

Я лезу за карманным словариком, но это лишнее, потому что один из братьев — ах вот кем они друг другу приходятся! — принимается за стрижку. Делает он это очень медленно, трясущимися руками, покрытыми старческими пятнами, и очень бережно, будто каждый волосок стоит целое состояние. Второй дремлет в кресле. Он похож на огромную ящерицу, нежащуюся под солнцем. Пробудившись, он отказывается взять у меня деньги и целует на прощанье руку.

Радость и благодарность переполняют меня, я мчусь в ближайший киоск, чтобы купить им цветов, но вернувшись, вижу запертую дверь. Я кладу цветы прямо на тротуар у входа, что выглядит диковато, словно возложение венка на могилу. Так что беру букет и иду по городу, сияя, словно женщина, которую любят, — и именно так, впервые за долгие годы, я себя ощущаю.

По пути в отель в магазине Favela покупаю две пары танцевальных туфель с закрытым носком. И те и другие не подойдут для моей узкой ноги и «подарят» ночи агонии. А еще я покупаю в одном из музыкальных магазинов на Авенида Корриентес (улице, где отовсюду раздаются берущие за душу, меланхоличные мелодии) набор дисков с композициями Пьяццоллы.

Тем же вечером нам с Джеймсом представляется редкая возможность послушать в театре «Колон» «Концерт для бандонеона с оркестром» Пьяццоллы. Мы сидим в позолоченном зале, в вечерних нарядах, источающих, правда, не совсем подобающий «аромат» (за десять дней непрерывных танцев у нас не осталось чистых вещей, причем не только у нас с Джеймсом, но у и всего нашего новозеландского десанта). Я и раньше слышала этот концерт, но слушать его вживую, наблюдать за сидящим в центре сцены музыкантом, играющим на черном бандонеоне, похожем на волшебное легкое, выдыхающее звуки… Невозможно передать словами это ощущение. Инструмент словно обращается ко мне своим почти человеческим голосом. Словно я разговариваю с душой Астора Пьяццоллы. Она понимает, какой путь я проделала и сколько мне еще предстоит пройти. Она чувствует мое одиночество, мою потерянность и страстное желание, которое я всегда ношу с собой в невидимом чемодане.

— Пьяццолла один такой, да, Капка? — Джеймс протягивает мне носовой платок.

Я и забыла про сидящего рядом друга, забыла вообще обо всем. Повернувшись к нему, вижу что-то странное в его глазах. Да это же… слезы. Смотрю еще раз, чтобы убедиться, но передо мной все расплывается.

Обессиленные после музыкального крещения, мы бредем в наш убогий, далеко не ориентальный отель, вдыхая разносящиеся отовсюду ароматы жареного мяса и свежезаваренного мате.

— Хочу быть частью всего этого. Но знаю, что не суждено.

— Капка, да ты везде чужая.

— Ну, спасибо тебе. Знаешь, как ободрить.

— Обращайся в любое время.

Мы потерялись, точнее, понимаем, что идем не в ту сторону. Но заплутать в центральной части города — совершенно нормально, даже можно сказать, это туристическая традиция. Прогулка по нескончаемой Авенида Корриентес с ее светящимися афишами спектаклей и кабаре, огромными, залитыми светом и открытыми допоздна кафе с такими названиями, как El Opera, наполняет меня космополитическим трепетом. Чувством, в котором уживаются одновременно и счастье, и грусть, и настоящее, и прошлое.

Назову это тангизмом. Некоторые знающие люди утверждают, что танго — это не просто музыка и танец. Существуют эмоции танго, язык танго, места танго и даже люди танго. Не нужно даже знать танго, чтобы воспринимать мир таким образом. Это состояние души.

В последний день в Буэнос-Айресе решаю спустить оставшиеся деньги на частный урок с преподавателем по имени Оскар — невероятно высокого роста и со свирепым лицом. В своей простой студии в Сан-Тельмо он не тратит время на церемонии: сразу же после начала занятия достает четыре монеты и раскладывает их на полу так, что они образуют маленький квадрат.