Дыша духами и туманами - Геннадий Прашкевич

– Какой же паркет на мельнице?

– Ну это я так, к слову, – признался врач. – Но такую пусти на паркет, точно стучала бы. Я в справках так пишу: «Освобожден от всех видов работ. Даже от подконвойных. Болезненные последствия встречи с Болотной бабкой».

– Антону тоже давал такую?

– Ну, кого вспомнил! – протянул врач. – Я клятву Гиппократу давал. А Антону ничего не давал. Человек тихий, выращиваю свиней, как все. Выделяться не хочу, но свиньи у меня чистенькие, хоть переднички на низ надевай. Сам-то белье ношу черное, чтобы сильно не маралось. Бедный человек обязан хорошо пахнуть, – доверительно выдохнул он. – Это звери бедны. У них никаких вещей нет!

13

На несколько дней обо мне забыли.

Врач таскал меня по домам. Правда, люди на расспросы о лесных отнекивались, а об исчезновении Антона вообще отказывались говорить. Пропал и пропал, чего теперь? Тайга знает, кто ей нужен. Татарину, затащив меня в его избу, врач сказал:

– Вот совсем ничей человек.

Татарин обрадовался, но жена даже не обернулась. Зачем ей ничейный? Никому не принадлежу, значит, и ей не принадлежу. Звали ее Наиля. Жарила яичницу, переступала босыми ступнями по некрашеному полу. Ступни огромные, как ласты. В чугунной сковороде шипело, взрывалось сало. Со стен присматривались к нам лаковые родственники. Эти милые окровавленные рожи на фотографиях. На уровне дриопитеков, только что сочинивших каменный топор.

Татарин похвастался:

– Прошлой зимой умер у нас дед Филипп. Видишь? – выставил ногу с огромной ступней. – Вот ты все расспрашиваешь про Антона. А Антон что? У него и нога была обычная, и сам человек обычный. А вот у деда Филиппа нога была даже больше моей. Сказался фактор, – умно ввернул он, пытаясь пригладить торчавшие над головой черные волосы. – А руки короткие, – огорченно выставил крепкие руки. – Даже короче, чем у меня. Я, конечно, молодой, чтобы давать какие-нибудь полезные советы по здоровью, но дед Филипп прямо говорил: при таких-то ступнях зачем нам длинные руки?

– Сука, – мотнула головой Наиля.

Я посочувствовал. Спросил, страдает ли таким Кум?

Татарин сразу же покосился на жену. Ясный хрен, страдает. Чего бы ему не страдать. На нем тот же фактор сказался. Только Кума тут редко видят.

– Брата Харитона боится?

– В самую точку, – кивнул врач.

– А чего ему бояться брата Харитона? Он же Святой.

Татарин отвел глаза, а Наиля отчетливо щелкнула челюстью. Не люди, а углы какие-то, неодобрительно подумал я. Не хотели они говорить об Антоне, не хотели говорить о Святом. Все их раздражали. Не хотели даже о лесных говорить. Зато татарин плеснул в стаканы. Волной запаха сбило в полете муху, рожи родственников на стенах оживились. Я так понял, что в деревне Кума не любят. Он дарвинист, он любит цыганские песни. Поты лыты мяты пады. Настоящий мичуринец. Жить ему дают, но без особенной любви. Понятно, лоб у Кума высокий, не сразу поймешь, что творится за таким лбом, но при надлежащем руководстве в общем разбирался в окружающей обстановке, увязывал увиденное с линией партии. С шестнадцати лет служба отечеству. Преодолел путь от вольняшки разнорабочего до старшего конвоира.

– Сука!

Даже бабу имел из Питера.

– Суку! – пояснила Наиля, бросая на стол тарелки.

В правах потребителя ленинградская баба не сильно разбиралась, да и была поражена в правах. Под кличкой Фиалка обслуживала конвой. Тело, как у физкультурницы. Перед самым ее появлением в лагпункте ушел от Кума старый кот с отрубленным ухом, может, заранее почувствовал беду, хотел отвести ее от хозяина. А Кум не понял. Он в тот день стрельнул сразу трех беглых врагов народа («ЧК всегда начеку!») и получил на руки чистыми шестьсот сорок пять рублей. Майор Заур-Дагир всю сволоту к вечеру загнал в бараки. Фиалке подарили лаковые туфли, взятые из вещей одной («Суки») лишенки, полностью пораженной в правах. За деревянным столом сели восемнадцать человек охраны – все в отглаженных, перетянутых портупеями гимнастерках, с ромбами в малиновых петлицах, с орденами, с почетными знаками. От души радовались успеху товарища. Только к вечеру спохватились – нет Фиалки!

Вот весь день была на глазах, а сейчас нет.

Прошмонали все бараки. Прошмонали всю тайгу. Нигде ни следа, пусто.

Так и записали ее в беглые, а Фиалка через три года явилась. Без справки об освобождении, но с двумя грудными ребятенками на руках. Ссылалась на лесных, будто они ее утащили силой. По горячке хотели бабу шлепнуть, но майор не позволил; позвонил Вождю. Телефонная линия сюда не дотягивалась, но на деревянном простом столе майора Заур-Дагира с первого дня стоял черный телефонный аппарат с ручкой. По необходимости майор наливался нехорошей кровью, срывал трубку, ручку крутил и кричал в нее: «Барышня! Иосифа Виссарионовича! Срочно!» А дождавшись ответа, лепил в лоб: «Иосиф Виссарионович! Ну что делать с этими врагами народа?»

Вождь дурного не посоветует.

В случае с вернувшейся из тайги лишенкой спросил: «Из города трех революций?» («Сука»). Услышав ответ, подсказал: «Отдайте Фиалку Куму». Дескать, парню ему в зачет. И служит хорошо, и строгать ребятишек не надо, как бы вот на готовенькое.

Так и поступили.

Кум Фиалку держал в строгости, она от этого умерла.

А вот ребятенки выжили. Такие прусские загривки наели, что Кум стал их побаиваться. Показывал картинки в растрепанной книге «Рукопашный бой с диверсантами». Учил правильно отвечать на вопросы типа: «Эй, пацан, ты с какого района?» или «Закурить не найдется?» Говорили ребятенки плохо, ничему хорошему так и не научились, но не боялись убегать в тайгу. Там чем-то питались. А то загонят в бурелом отчаявшегося медведя. «Ты, пацан, с какого района?»

14

После первых трех стопок Наиля выложила фотоальбом.

Дерматиновый, тяжелый. На подкрашенных фотографиях плаксивые бабы в пуховых платках, в стеганных телогрейках, суровые мужчины в лагерных бушлатах, в ватных штанах. Врач пояснял: «Этому выписывал справку… Лесные его били в тайге… Сильно боялся…» Трудно было поверить, что такие мордастые мужики могут бояться какой-то Болотной бабки. Но врач убеждал: «И этому выписывал… Артист… Болтал, будто бывал в Кремле с концертами. А Болотную увидел, пришлось откачивать…»

– Сука!

Другой небритый мужчина тоже считался у Наили сукой, хотя служил всего только бакенщиком. Каждое утро проверял огни на реке. Однажды утром увидел купающуюся в реке Болотную бабку и к бакенам не поплыл. Дальше хуже: давление, запах изо рта, руки дрожат, отрыжка. Предполагалось, что начальство, прибывшее в этот глухой угол по факту выброса на мель каравана барж с ценным грузом, учтет справку врача, но что-то там не срослось – дали мужику по рогам.

– А лесные?

– Они на фотках не получаются…

– Суки!