Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

Кокорев-отец был неграмотный, по взглядам – ярый черносотенец. Кроме сапожного ремесла он приторговывал. Покупал пиво, воблу, колбасу, черный хлеб и всем этим в кредит потчевал артель шпалотесов. Рассчитывались они с ним по субботам, в получку. Других товаров он не держал и патента на торговлю не имел.

По внешности это был типичный лабазник – выше среднего роста, крепкий, с большими руками, волосы носил под гребенку, с большой бородой и широким красным лицом. Вид у него был свирепый. Мы с братишкой сразу почувствовали к нему антипатию и потому нисколько его не боялись, чем очень его раздражали. Каждый вечер перед сном (спали мы вповалку на полу) он выстраивал детвору перед иконами на молитву. Вставал и сам (мать молиться по вечерам отказалась наотрез). Мне это фальшивое моленье скоро надоело, и я, как мальчик смышленый и живой, начал выделывать разные фокусы. Обычно делал так. Только отец увлечется молитвой, я складываю руки на груди, устремляю на иконы печальный взор и со вздохами произношу: «Господи, владыко живота моего» и т. д. Глядя на меня, ребята начинают фыркать – сначала тихо, потом громче и, наконец, в изнеможении валятся на постель. Не понимая, в чем дело, отец начинал их ругать, а меня ставить в пример. Но, как-то взглянув на меня, засмеялся и сам, махнул рукой и только сказал: «подлец, комедиянщик». После этого случая молиться заставляли только младшее поколение, а нас с Илюшей оставили в покое.

Купил отец как-то Илье двухрядную гармонь. У Илюши музыкального слуха не было совсем, и он, бывало, сидит и по нотам что-то пиликает. А я взял гармонь, сразу на слух подобрал «барыню» и потом играл хорошо без всякого самоучителя. По-прежнему любил петь и плясать русского. Наверное, делал это неплохо – посмотреть и послушать меня у нашего крыльца собирались толпы соседей. Как-никак, а бесплатное представление!

Надо сказать, что Кокорев, хоть был и небогат, на еду денег не жалел. Белый хлеб, колбаса, холодец на нашем столе были постоянно. Обед всегда состоял из двух блюд: суп из костей и каша или картошка с салом. Чай пили каждый вечер с калачом. Отец не был пьяницей. Пил по субботам со шпалотесами и не допьяна и, главным образом, за счет подношений «клиентов». По воскресеньям угощал пивом и нас.

Старший мой брат купил за 70 рублей дощатый домик в одну комнату недалеко от нас и поселился там с женой, своими девочками и бабушкой. Домик был плох: с потолка сыпалась земля. Бабушка спала на печке, а остальные – на полу. Бедность у них была страшная. Как-то их поддерживала мать, девочки и бабушка часто захаживали к нам. Наша бывшая деревенская жизнь вспоминалась как рай. Мама с бабушкой рассказывали, сколько у нас было кур, поросят, как пили молоко от своих двух коров, сколько у нас было своей картошки. А сколько ели рыбы, как близко была церковь, а как в поле во время сенокоса красиво! Бывало, сядут на крыльце и все-то вспоминают.

И ведь, правда, было, что вспомнить! Летом, как поспеет рожь, перепел днем поет «поть-полоть», а вечером уговаривает: «спать пора». Потом – ягоды, грибы, в долгие осенние вечера разговоры с соседями о жизни святых и похождениях назойливой нечисти. А дальше – святки, ряженые, свадьбы, катание на салазках, масленица. Сидя на крыльце и вспоминая все это, мать и бабушка, бывало, всплакнут о невозвратном прошлом. Городские кокоревские дети к этому были равнодушны, понимал их только сам Кокорев, бывший тамбовский крестьянин, да я. И сейчас о своем деревенском детстве я вспоминаю с восторгом и грустью.

Расскажу поподробнее о друзьях моей юности, которые оказали на меня большое влияние и, по сути, дали направление всей моей дальнейшей жизни.

Мой сводный брат Илья Кокорев был слесарем уфимских железнодорожных мастерских, по вечерам вместе с отцом шил и чинил сапоги. Был скромен, тих, честен и правдив. В партию вступил в 1905 году. В 1906 и 1907 годах участвовал во всех боевых операциях Уфимского горкома большевиков. В опасной ситуации действовал исключительно хладнокровно. Осенью 1907 года был арестован и выслан в Архангельскую губернию. Именно он в 1906 году рекомендовал меня в партию большевиков и в ее боевую организацию. В 1912 году Илья был арестован вторично, причем я брал его на поруки. Затем он работал в ГПУ. Умер он от туберкулеза в 1935 году.

Федор Новоселов – слесарь тех же железнодорожных мастерских. В партию и в уфимскую боевую организацию вступил в 1905 году. Был много развитее своих товарищей, скромен, умен, много читал, не пил и не курил. В 1906–1907 годах член Совета уфимской боевой организации, выполнял ответственные боевые задания. Был арестован в 1907 году и в 1908 году выслан на пять лет в Якутскую губернию, из ссылки бежал. Активно участвовал в гражданской войне. Сейчас живет в Туапсе и, несмотря на возраст (67 лет), работает на верфи начальником цеха. Он также рекомендовал меня в партию и в ее боевую организацию. Федя был, да и остался лириком по натуре. Жизнерадостный, но серьезный и начитанный, о своей боевой работе, тюрьме и ссылке он всегда рассказывает грустно-иронически. Он мог бы стать крупным государственным деятелем. Данные у него для этого действительно были.

Лаженцев Петр. Слесарь. Веселый, общительный парень. В партию и в ее боевую организацию вступил в 1906 году. В 1907 году был арестован, сослан в Сибирь. Мне говорили, что он погиб где-то в Астрахани, куда бежал из ссылки.

Куклин Иван, слесарь уфимского депо. В партию большевиков вступил в 1905 году. Трезвый, вдумчивый, умный был парень. Хорошо пел, и мы с ним летними вечерами частенько собирали много слушателей; пели и революционные песни – на рыбалке в лодке или в избе. Спас меня, когда я пытался утопиться. После ареста я потерял его из вида.

Юрлов, рабочий уфимских железнодорожных мастерских. Очень общительный, хороший был парень. Также много читал. Будучи уже членами партии, мы вместе изучали политэкономию и труды Ленина. Бывал я с товарищами и у него дома – он жил далеко от города, где не было полиции, и поэтому собираться у него было безопасно. Что стало с ним впоследствии– не знаю, с 1907 года я о нем ничего не слыхал.

Вот мои близкие друзья – простые рабочие парни. Конечно, мы были молоды и не всегда вели себя правильно, но стремление читать побеждало нездоровые влечения. Мы не были пьяницами, хулиганами, не играли в карты или в другие азартные игры. Зачитывались Хаггардом, Купером, Майн Ридом, потом – Писемским и другими авторами. Горячо обсуждали прочитанное. Летом, по субботам, независимо от погоды, отправлялись на лодках рыбачить. У всех были лодки – весной наши дома разливом реки Белой затопляло, порой до окон. Конечно, после спада воды в домах было очень сыро. Куриная слепота и малярия гуляли вовсю, не миновав и меня. Но об этом чуть позже.

Так вот, с весны и до осени каждую субботу мы выезжали вверх по Белой и в затоне рыбачили ночи напролет. В воскресенье к обеду возвращались домой и, отдохнув, играли в городки возле дома Новоселова. В городки мы играли и в будни по вечерам – работали до 6 часов, и времени для игр хватало. Конечно, летом ежедневно купались, благо до реки было рукой подать. Изредка гуляли по железной дороге. Там я потерял два нижних зуба. Илюша как-то замахнулся палкой на вагон проходящего товарного поезда и случайно ударил меня по лицу.