Отчуждение - Сергей Самаров

– Что ты? – тихо спросил я, глядя в вылупленные глаза рядового. – Отвечай, когда тебя командир спрашивает.

– Так, товарищ старший лейтенант, вы же сами приказали мне.

Теперь растерялся я. И, видимо, точно так же глаза вылупил.

– Я приказал?

– Так точно. Послали по связи посмотреть, что там такое в кустах, и приказали сесть в кресло. Я сел. А оно полетело. Потом, когда я вверху был, вы приказали свой шлем снять, и надеть тот, что в кармашке подлокотника был. И тогда все основное началось.

– Я ничего такого не приказывал. Слышал кто-нибудь мои подобные приказы? – перед правдивым взглядом рядового я даже обычную уверенность в себе потерял, и подумалось, что, может быть, я в каком-то забвении находился, и, в самом деле, дал такую команду.

– У Виталика произошел стресс на почве увиденного, – вступился за своего второго номера в расчете гранатометчик младший сержант контрактной службы Рахметьев. – И на почве стресса начались слуховые галлюцинации.

– Что, разве не было такого приказа? – спросил растерянный Пашинцев.

– Успокойся, старина, успокойся. – Рахметьев приобхватил рядового за плечи со стороны спины, словно бы приобнял. – У нас у всех шлемы, мы все слышали бы приказ. Это были слуховые галлюцинации на почве стресса. Ты просто перенервничал. Это бывает.

Младший сержант обращался с рядовым мягко, успокаивая. Мне следовало быть более категоричным, как командиру взвода и офицеру, которому предъявили серьезные обвинения в том, чего он не совершал.

– Приказ был прямо противоположный, – сказал я твердо. – Приказ был – ничего не трогать ни руками, ни ногами, и, если что-то интересное попадется, звать командира.

– Значит, у меня «крыша едет», – легко согласился рядовой, этой обыденной фразой утешая себя. Но согласился он с этим легко, не слишком переживая. Если бы у него в самом деле «поехала крыша», он бы любыми способами отпирался от этого. Мне рассказывал один знакомый врач-психиатр, что психически больному человеку бывает труднее всего доказать, что он психически болен, потому что он все свои поступки оправдывает, считая их нормальным явлением.

– У любого от увиденного может «крыша поехать», – согласился я, утешая его. Но для себя при этом решил твердо, что держать во взводе человека с неустойчивой психикой, имеющего склонность к речевым галлюцинациям, я права не имею. В следующий раз он может сказать, что я приказал ему стрелять в мирных жителей. И он их расстреляет. Таким людям вообще нельзя оружие в руки давать. Но это не был вопрос сиюминутного решения. Нужно будет по возвращению взвода на базу, не дожидаясь окончания командировки, отправить Пашинцева в госпиталь вместе со своим рапортом, и с рапортами других бойцов взвода. Я прекрасно знал, что не отдавал такой команды рядовому. Более того, в тот момент, когда команда могла быть отдана, у меня была заблокирована внутренняя связь, поскольку я разговаривал в это время с начальником штаба сводного отряда майором Ларионовым. – Стоит еще удивиться, как у остальных «крыша» на месте осталась. А то сложно бы нам всем здесь пришлось, случись такое хотя бы с половиной взвода.

И вдруг меня словно по голове ударили. Даже в глазах на какое-то мгновение потемнело. Я вспомнил недавние свои мысли о том, что кто-то управляет креслом, и ясно осознал, что этот «кто-то» вполне мог управлять и рядовым Пашинцевым, и мной, и любым из нас.

Осознавать это было страшно. Ведь такая система управления может заставить нас делать все, что угодно. То есть, просто превратит в боевых роботов. И я нашел способ отвлечься от таких мыслей.

– Зеркало есть у кого-нибудь? – спросил я по связи.

– Есть, товарищ старший лейтенант, – отозвался старший сержант Камнеломов, шагнул ко мне, снял с плеч рюкзак, и из карманчика рюкзака вытащил тройное зеркало-складень, и бритвенный помазок. Но помазок старший сержант тут же сунул назад в карман, а зеркало протянул мне. Я тут же передал его рядовому Пашинцеву.

– Посмотри на себя. Попытайся узнать, может, сумеешь. Мне это, честно скажу, трудно.

Рядовой раскрыл складень, и чуть не уронил зеркало. Ожидая чего-то подобного, я ухватил его за пальцы, и не дал зеркалу разбиться. Примета нехорошая – разбитое зеркало. А в боевой обстановке я всем рекомендую к приметам относиться уважительно и серьезно.

Я посмотрел на других бойцов. Все они сохраняли прежний вид. Должно быть, в мыслях я был прав, Пашинцев постарел от испуга.

Я нечаянно коснулся своего висящего на груди «планшетника», устремленного камерой в сторону рядового, и надумал сработать, как настоящий журналист, и взять интервью у «виновника торжества», каковым он сейчас оказался. Наверное, передать его ощущения будет интересно, раз уж взялся я сделать хороший видеосюжет. За плохой и малоинтересный ведь могут и отказаться заплатить. А пока вся моя съемка сводилась к работе простого свидетеля произошедшего, то есть, случайного человека.

Я от природы никогда не был жадным человеком, хотя испытывал к деньгам естественное уважение. Только не пристрастие. И, как большинство нормальных людей, не слишком страдал оттого, что не зарабатываю столько, сколько хотел бы заработать. Но иногда мысли чего-то касались, и становилось очевидным, что нехватка денег меня серьезно ограничивает. Например, я не мог позволить себе купить новый мотоцикл. Такой, о котором с детства мечтаю. А тут, ни с того, ни с сего вдруг удается заработать почти полмиллиона евро. Но я понимал, что за такую сумму следует постараться. И приложить усилия. При этом интересно мне стало, сколько же заработают на мне наш начальник штаба и его компаньон, начальник штаба антитеррористического комитета. Изначально, как я понял, они желали меня просто обобрать, считая за дурака. Выделить мне копейки, прилично заработав сами. За мой счет. За мой риск. В принципе, они могли бы это сделать и проще. Просто продали бы видеосюжеты, а я об этом просто не знал бы. Но, видимо, старшие офицеры испугались, что кто-то надоумит меня, и предложит продать их по тому же адресу. Или увидит кто, и поинтересуется, кто за это получил деньги. Тогда это грозит большим скандалом и, вероятно, возбуждением уголовного дела. Не рискнули два начальника штаба. С такими замашками недолго и с должности слететь.

Я поправил «планшетник» так, чтобы рядовой Пашинцев оказался прямо против объектива, и начал задавать вопросы в хронологическом порядке.

– Значит, ты говоришь, что услышал в наушниках мою команду, которую я не давал, и пошел в сторону кресла?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

Я приподнял «планшетник», чтобы мне было видно монитор, выполняющий обязанности видоискателя, и снял кресло. И даже подошел к нему ближе, почти вплотную, чтобы снять крупный план. Кстати, только тогда и сам сумел рассмотреть по-настоящему. Вообще-то, это, скорее, был даже маленький диван, нежели большое кресло. Но такое определение можно давать по человеческому понятию. Судя по продавленной середине, сидело здесь одно существо – я побоялся даже подумать, что один человек – нет, не человек, а именно – существо. Это не мог быть человек уже по одному технологическому уровню, это существо окружающему. Человек до такого еще не добрался, хотя стремится. Я снимал кресло, и, одновременно, давал свои комментарии. То, что кресло сделало с рядовым Пашинцевым, я охарактеризовал только двумя словами: «попытка похищения». Почему эта попытка оказалась неудачной, я пока не мог объяснить. Тем не менее, что-то помешало неведомой силе похитить рядового Пашинцева. Я снова повернулся к нему.