Отчуждение - Сергей Самаров

Высоты я никогда не боялся. Как-никак, на моем счету более семисот прыжков с парашютом. И голова у меня не кружилась. Но мне показалось, что взлетел я несравненно выше, чем летал рядовой Пашинцев. Но мне подумалось, что же должен был испытывать Пашинцев, который пред-прыжковую подготовку прошел полностью, но с парашютом прыгал только один раз, то есть, еще не привык к безопасности полета на высоте. И, тем более, не имеет на своем счету сложных прыжков, в настоящее время обязательных только для офицерского состава. К таким прыжкам относятся прыжки затяжные, то есть, с больших высот, когда значительную часть времени находишься в состоянии свободного падения, и сам решаешь, когда тебе парашют раскрыть, и особенно опасных прыжков со сверхмалых высот с принудительным раскрытием парашюта. К этому варианту относятся прыжки с высоты от ста до семидесяти метров, без использования вытяжного парашюта. Его заменяется приспособление, которое за тросик вытягивает сразу основной парашют. В последнее время вообще как-то больше внимания отдается десантированию с вертолета с помощью спусковых устройств, чем прыжковой технике. Затяжные прыжки дают возможность более точного приземления – ветер не уносит парашютиста далеко в сторону от цели, а прыжки с принудительным раскрытием парашюта не зря называются прыжками со сверхмалых высот. У десанта частые потери в живой силе происходят потому, что с земли расстреливают парашютистов. Но время полета при прыжке со сверхмалых высот настолько мало, что противник среагировать, практически, не успевает, и не имеет времени передвинуться ближе к месту приземления, чтобы провести расстрел еще беззащитных и ничем не прикрытых парашютистов.

Но я, памятуя о том, что шлем умеет читать мыли и желания, и даже воплощает их в какой-то собственной, весьма странной форме, старался не думать о свободном парении под куполом. Парашюта у меня с собой не было, а покидать свой летающий мотоцикл я не спешил.

Но силовое воздействие шлема я почувствовал очень скоро. Сначала это сказалось в покалывании кожи на голове, как и рассказывал рядовой Пашинцев. И потом мне уже никто ничего не говорил, а, показалось, я сам настоятельно желал спуститься на дно ущелья, туда, где разбился инопланетный, а у меня уже не было сомнений, что он инопланетный, «монстр». И тем сильнее становилось это желание, что я изначально запланировал именно это. То есть, внушение не было противно моему собственному желанию. Но я тут же поймал себя на мысли, что, возможно, и изначальную мысль, еще достаточно слабую, мне протранслировал именно шлем, потому что я держал его в руке. А, будучи одетым на голову, шлем уже внушал, что хотел, более активно. Но взвод свой я отправил на спуск по склону, значит и мне следовало направляться туда же. Желание с внушением не расходилось в противоположные стороны. При этом что-то толкало меня поторопиться, и на значительное время опередить взвод. Откуда-то закладывалась в голову даже, по большому счету, слегка крамольная мысль: «А что, один боишься туда попасть?». И именно эта мысль меня насторожила. Она по своим характеристикам была мне не свойственна в принципе. По моим морально-волевым характеристикам психики, мне было чуждо так думать. Я сам о себе имел достаточно ясное представление. Я хорошо знал, что я не трус, но я был, в полном соответствии с делом, которым занимался, прагматиком, и отлично понимал, что, если погибну я, может погибнуть и весь взвод. По крайней мере, если и не погибнет, то не сможет выполнить задание, которое на него возложено, и которое знаю только я. Именно по этой причине я предпочту не «подставляться» под опасные обстоятельства, если нет уверенности в положительном результате. И уж бахвалиться своей отвагой, что-то кому-то доказывать – это совсем не из моей оперной партии. И я постарался этому влиянию шлема сопротивляться. Несколько раз я на высокой скорости пролетел над своим взводом, видел, что солдаты не особенно спешат, не создают сами себе угроз, поскольку спуск со склона дело всегда нелегкое, и тогда прикинул время, и решил «съездить» к месту, куда должны были приземлиться летчики со сбитых самолетов. У меня была мысль только глянуть на них, и убедиться, что там все в порядке. Для этого я поднялся выше, выбрал точку направления, и стрелой пронесся по небу, не поднимаясь, естественно, к низким облакам. Самые высоки горы, и даже самые высокие хребты были окутаны облаками. И, пролетая через них, всегда можно было нарваться на какой-нибудь одинокий пик, разбить свое средство передвижения и собственную голову. Памятуя опыт Икара, лучше уж лететь ниже.

До нужного места я добрался достаточно быстро, благодаря скорости небесного мотоцикла. Сам я на этой скорости, словно по земле ехал, пригибался к рулю, где находилось невысокое косо наклоненное защитное стекло. Стекло рассекало встречные потоки воздуха, и защищало меня от ветра, хотя, даже при улучшенной обтекаемости, никак, мне показалось, не влияло на скорость. Наверное, сказывалась естественная высотная разреженность воздуха. Место я определил правильно, и легко заметил три парашютных купола, что висели на елях. Вероятно, их специально оставили для поисковиков, как опознавательный знак. А скоро увидел и столб белого дыма, что выходил из-за одного из ближайших лесистых хребтов. Где-то там жгли большой костер. Тоже, видимо, подавая сигнал. Обычно, насколько я знаю, упавших летчиков ищут сразу же вертолетами. Но сейчас в воздухе, сколько я ни смотрел по сторонам, не было заметно ни одного вертолета. Тем не менее, летчики подавали сигналы. Я направил свой воздушный мотоцикл в сторону костра. При этом управлял им не мысленно, а реально поворачивал руль, словно по земле ехал. И на поворотах даже вбок наклонялся. «Мотоцикл» слушался. И сверху я легко рассмотрел четверых людей в меховых летных костюмах, что таскали к костру свежесломанные еловые лапы. Видимо, у летчиков не было инструмента, чтобы спилить или срубить лапы, и они, как могли, руками ломали их. А в теплых летных костюмах днем, пусть уже и во второй половине дня, они наверняка чувствовали себя не слишком уютно. Но продолжали работать интенсивно. И все только ради того, чтобы подать сигнал. О том, что недалеко находится мой взвод, они могли и не знать, как могли не знать, что взвод, изначально направленный на их поиск, получил другое задание. А сигнал должны были дать вертолетам, которые обязаны искать их. В том, что их будут искать, летчики, скорее всего, не сомневались. Но знали они или нет, что их радиомаяки не работают? И еще, как я предполагал, после уничтожения трех истребителей летное командование может попросту не пустить в этот район еще и вертолеты. Слишком велика вероятность и их потери.

Меня летчики сразу не увидели, хотя звук двигателя «мотоцикла» был весомым, и катался по воздуху. Но он, похоже, уносился ветром в сторону. Да и костер, куда сбрасывали свежие, наверное, ветви, чтобы дым был погуще, сильно трещал. И лучше бы они меня не видели. Потому что, когда кто-то один все же голову задрал, заметил, показал на меня пальцем, все четверо вытащили пистолеты, и стали в меня стрелять. Хорошо еще, что летал я быстро и высоко, им попасть в меня было труднее, чем в летящую ласточку. Тем не менее, это не было приятным испытанием.

А я думал о том, почему летчиков только четверо, куда делись еще двое. Но под выстрелами снижаться и искать поблизости не стал, облетел четверых по большому кругу, и направился в обратную сторону. Однако этот большой круг дал мне новую информацию. Я, конечно, не забыл о том, что в окрестностях бродит наполовину разгромленная банда эмира Арсамакова. И я увидел ее. Вернее, сначала я увидел небольшой дымок за одним из склонов. Очень аккуратный дымок, какой могут давать только сухие дрова. Или просто у дыма кончалась сила. Огонь прогорел, и лишь угли дают дыму жизнь. Думая, что кто-то из летчиков по хитрому и непредсказуемому замыслу ветра мог угодить так далеко в сторону, я направил свой «воздушный мотоцикл» на дымок. Однако, приблизившись, понял, что ошибся в предположении. Вблизи даже цвет дыма был иным – сиреневато-химическим. На земле была какая-то большая яма, в которой что-то блестящее металлом уже догорало – должно быть, останки подбитой боевой машины, может быть, даже российского самолета, хотя это и вовсе не обязательно. В небе сбивали не только российские самолеты. Окинув взглядом горизонт, я заметил еще пять точно таких же сиреневато-химических дымков, и один отличающийся по цвету. И направился именно к нему, поскольку он больше походил на дым от костра. Это, действительно, был костер. И у костра находились люди, которых я очень желал встретить совсем недавно – то, что осталось от банды эмира Магомета Арсамакова. Даже издали я рассмотрел длинные бороды на физиономиях бандитов. Костер был разложен на дне ущелья рядом с ручьем. Как мне подумалось, я свернул в сторону очень вовремя, пока меня не успели заметить, но, облетев банду по кругу, понял, что это они понадеялись, что я их не заметил, и, лихорадочно и быстро, кто чем мог, даже камуфлированными кепками, таскали воду из ручья, и старались залить костер. И стрелять они в меня не стали как раз потому, что надеялись остаться незамеченными. Меня же совсем не вовремя вдруг взволновал странный и запоздалый вопрос: что подумали сначала летчики, а потом бандиты, увидел человека, летающего по небу на мотоцикле! Впрочем, после наблюдения воздушного боя каких-то инопланетных сил, удивить и тех, и других чем-то было, наверное, трудно. Если бы я летел на драконе, который посылает хвостом на землю снопы молний, они удивились бы не больше.