Слишком личное - Наталья Костина

– Ты поправляйся и давай выходи, а то работать некому, – сухо изрек он вместо того, чтобы сказать ей, что соскучился и какой она, Катерина, свой парень.

– Ага, – легко согласилась она. – Две недели только осталось, и приеду. Ник… Коле привет передавай. И Сашке.

Она до сих пор не могла привыкнуть, что за время ее долгого выздоровления они все перешли на «ты» – она и два ее непосредственных начальника, капитан Игорь Анатольевич Лысенко и майор Николай Андреевич Банников. Вспомнила, как смешно пили они в больнице на брудершафт яблочный сок из маленьких пакетов с соломинками, и снова улыбнулась в трубку.

– Он сейчас в командировке. А Сашка тебе еще позавчера просил привет передать. Так что получи. Под подушкой держал. Еще горячий.

– Спасибо.

– Ну, пока.

Она задумчиво погладила пальцем пластмассовый бок телефона. Как же она все-таки соскучилась и по работе, и по ребятам… Как странно, что эти люди, которых она три года назад так робела и называла даже в мыслях не иначе, как по имени-отчеству, сейчас для нее просто «ребята». «Нашла себе ровню!» – укоризненно сказала она самой себе. Вот Сашка Бухин, тот действительно ее лучший друг. Какая жалость, что она не побывала на их с Дашей свадьбе! Они с Дашей даже великодушно предлагали перенести торжество до момента Катиного выздоровления, но она категорически отказалась. Во-первых, кто она такая, чтобы из-за нее переносить свадьбу, а во-вторых – волосы… Они и сейчас едва-едва отросли, а тогда она вообще была практически лысая. Что-то такое послышалось ей в Игорешином голосе… Что-то такое было… Или не было? Внизу, на пляже, мама нетерпеливо махала ей рукой. Она помахала в ответ и вприпрыжку стала спускаться по лестнице.

* * *

Да, Катька на море, Банников тоже черт знает где, а он тут второй день мается, и поговорить ему абсолютно не с кем. Не родителям же ему, тридцатипятилетнему мужику, в самом деле, изливать душу. Да и не поймут его родители, если честно. Ведь если бы поняли, он бы еще вчера вечером помчался на другой конец города. Это только Колька Банников может понять… и Катька. Катька вообще мир видит по-другому, не так, как большинство, а отчасти так же, как он сам, капитан Лысенко. Да, угораздило же его… И зачем он это сделал? Ради чего, спрашивается? Кто она ему, эта Погорелова? А если она все расскажет?! Не выдержит и расскажет, как действительно все было. Да, Катька бы его поняла. И наверняка сама сделала бы точно так же. Нет, не сделала бы. Поняла бы, но не сделала. Ходила бы, всем все объясняла, носилась, как курица с яйцом… А он понял и сделал по-своему. Вот черт, а если она и вправду не выдержит и расскажет… Ну и пусть погоны снимают, надоело все до чертиков…

Он с досадой швырнул на стол дешевую пластмассовую ручку, которую неизвестно зачем вертел в руке, и налил себе из графина теплой затхлой воды, потому что водка, которую он пил несколько часов назад в компании Машки Камышевой, уже кончилась. Этой весной очень кстати во всех кабинетах поставили мощные кондиционеры, но ему все равно было жарко. Хоть бы это лето кончилось побыстрее, что ли… Собственно, именно лето, невзирая на то что оно в раскаленном городе, забитом сотнями тысяч извергающих выхлопные газы машин, было совершенно невыносимым, он как раз и любил. Не весну, не тихую, умиротворенную раннюю сентябрьскую осень, а именно лето. Ну не зиму же, в самом деле, было ему любить? Да и что хорошего в городской зиме? Короче, капитан Игорь Анатольевич Лысенко любил лето. И еще он любил хорошеньких девушек, которые именно летом представали во всей красе: соблазнительно загорелые, с голыми ногами, плечами и животами, и на любой вкус – высокие и миниатюрные, худышки и полненькие. Да и девушки любили бравого капитана милиции, чего уж греха таить. Умел он найти ключик почти к любому девичьему сердцу. Было что-то такое в голубых глазах Игоря Лысенко, перед чем не могли устоять молодые загорелые девушки…

* * *

Маргарита Юрьевна Погорелова не была ни молодой, ни загорелой. Лето она не любила. Не любила также весну, осень и зиму. Зимой на стройке было холодно, летом – жарко, весной и осенью – сыро и ветрено. Рита Погорелова была штукатуром высокого разряда, и свою тяжелую работу она тоже давно не любила. Однако работа была постоянная, сейчас необычайно востребованная и довольно прилично оплачиваемая. Рита неплохо получала, но мечтала уехать на заработки куда-нибудь подальше, в Москву или, скажем, в Польшу, чтобы привезти много денег, которых бы хватило Мишке на учебу в спецшколе. Мишка, Ритин сын, был тем единственным, что Рита в своей жизни любила без памяти.

В пятницу она отпахала полторы смены – объект срочно достраивали, платили сдельно, так что она прихватывала, когда могла, чтобы подкопить к первому сентября. Она старалась для того, чтобы наверняка определить Мишку в эту самую школу, куда его уже записали. Конкурс там был ого-го, но Мишка не сплоховал – бойко лопотал прямо по книжке, на обложке которой было написано «Учебник английского языка для третьего класса специализированных школ». Директор школы кивала и явно одобрительно квакала. Рита Погорелова ни слова не разобрала, ибо это был все тот же недоступный ее пониманию, но чрезвычайно любимый сыном английский язык, который Мишка начал учить в детском саду и из которого, кроме него, никто ничего толком и не уразумел, хотя платная училка приходила и занималась со всеми одинаково. Она-то и сказала Рите, что у нее не ребенок, а вундеркинд – так прямо и сказала. И что он непременно должен обучаться в английской спецшколе. Мишка действительно был умен не по годам. И откуда он такой родился у штукатура Риты и ее мужа, бывшего токаря, а в последние несколько лет безработного и сильно пьющего.

Мужа она давно уже не любила, но Мишке нравилось, когда отец забирал его из садика. Ради Мишки она и терпела безобразные выходки супруга все эти годы. Чтобы у мальчишки был отец. Родной, а не отчим, как у нее когда-то. И боль терпела, и унижение. Терпела, пока Мишка был рядом, а он все время был здесь, совсем близко, и только этим летом, перед самой школой, она отправила его с семьей двоюродной сестры на море. Сестру пришлось долго уламывать взять на себя труд присмотреть за племянником, да уж слишком ей хотелось, чтобы сын окреп и подрос, – очень он был маленький, худенький; и уши у него были большие и прозрачные, а огромные карие глаза какие-то грустные. Наверное, солнца и каких-то витаминов, которые были в морской воде, не хватало… И сейчас эти глаза все время стояли перед ней, только об этих глазах она постоянно и думала: как он теперь будет без нее? Без нее не будет у Мишки ни спецшколы, ни учебников для этой самой спецшколы, ни будущего в исключительно ярких и нарядных тонах, которое она ему уже нарисовала. Или наштукатурила. Не будет, потому что сегодня утром штукатур Рита Погорелова убила своего мужа.

Пить он начал еще до Мишкиного рождения, и она все время боялась, что ребенок родится умственно отсталым. Но Мишка родился не умственно отсталым, а просто очень слабеньким и ужасно крикливым. Он плакал днем, плакал вечером, плакал ночью. Выплевывал соску, заходясь криком и синея. Когда ему исполнился месяц, муж впервые ударил Риту.

– Заткни этому недоноску пасть! – заорал он и ткнул жену кулаком в живот.