Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Петр Андреев

Вслед за легким шорохом показалась голова Саранина. В руке – фляга с водой. На поясе еще две. Отдышавшись, сказал, что у него душа была в пятках. Пройдя метров двести, он только свернул к реке, как увидел движущихся в его сторону немцев. Сердце замерло. Заметили! Лег за дерево. Патрон в патроннике. Решил стрелять, если будут приближаться, но все кончилось благополучно.

Вернулся Киселев, принес полную противогазную сумку съедобной травы. Пообедали. Но голод не стихал.

По шоссе время от времени двигались немецкие части. Наши подопечные, тоже пообедав, успокоились. Отдыхали. Мы уже освоились с обстановкой и чувствовали себя спокойно. Приближался вечер. Вернулись связные и с ними командир взвода, который рассказал, что пушку уже подкатывают, что наша задача – после выстрела пушки не дать возможности уйти живым ни одному немцу из охраны, если такие будут. Мне наконец разрешили уснуть.

Кажется, веки еще не сомкнулись, как меня уже разбудили. Приказано всей командой выдвинуться вперед, к самому берегу реки. Дальность до цели должна быть минимальной.

Смеркалось и заметно стемнело. Движения по дороге не было. Мы залегли у самого обрыва берега. В это время резануло уши. Выстрел и разрыв слились воедино. На месте полуземлянки немецкой охраны взметнулся черный столб земли вперемешку с бревнами и досками.

Вглядываясь, мы напрягли зрение – надо было обезвредить оставшихся в живых немцев. Но никакого движения, все затихло. Прошли долгие минуты мучительных ожиданий, и из леса на дорожную насыпь у моста стали подниматься упряжки с пушками. Ездовые понукали лошадей. Мы присоединились к орудийным расчетам.

Через километр-полтора свернули на проселочную дорогу. Теперь уже совсем стемнело. Впереди полыхало несколько костров. Приблизившись, увидели, что в 50 метрах от хат деревни горит несколько машин и бронетранспортеров. Немецкие. Потом мы узнали, что группа разведчиков и рота пехотинцев, еще днем переправившись через реку, ближе к ночи уничтожили группу немцев, заночевавших в деревне, обеспечив путь движения дивизии.

Осенняя ночь. Темнота такая, что в метре от себя ничего не видно. Поступила команда остановиться на ночевку в деревне. Это хорошо. Можно покормить лошадей. Лошадь мне уже передали. Завел я ее в какой-то сарай, нашел охапку сена, задал лошади, прилег в кормушку и уснул мертвым сном.

Подняли по тревоге ранним утром. Срочно покинули деревню и разместились в лесу по периметру большой поляны. Поступил приказ – никаких движений, костров не разводить! Все были уверены, что после вчерашнего боя немцы попытаются уничтожить нас с воздуха. Некоторые даже ровики выкопали, на случай воздушного налета. Но пока тихо. Спешно устроились на дневку. Знали, что двинемся в путь только вечером или ночью. Мы, взвод разведки, устроились на опушке леса.

Второй день стоит хорошая теплая солнечная погода. В природе, как и в обществе людей, что-то нарушилось. В начале октября пришла настоящая зима, а теперь, спустя две недели, вернулось «бабье лето». Солнечно, вокруг стоит тишина, безмолвие. Можно подумать, что кончилась война. Но так всегда бывает перед бурей – и на фронте, и в природе. Поэтому все настороже. Ждем боя или отхода в глубь леса. А пока можно и пофилософствовать.

Через месяц исполнится ровно 40 лет, как кончилась война, а меня все не оставляет в покое вопрос: как мог выстоять в такой войне советский человек, и в частности солдат? Как человек мог месяцами жить без жилья? И не на одном месте, а все время в движении. А значит, он не мог оборудовать для себя даже примитивного пристанища, не имел возможности укрыться от холодных осенних дождей и пронизывающих ветров, от зимних морозов, доходивших порой до 40 градусов, не имел возможности снять и просушить обувь и одежду и даже разложить костер, чтобы согреться. Как он мог проходить в сутки по 80 километров с полной боевой выкладкой – винтовка, противогаз, вещмешок с боеприпасами и личными пожитками? И не по дороге, в теперешнем нашем понимании, а по бездорожью, превращенному тысячами солдатских сапог, военной техникой и обозами в месиво, иногда доходящее до колен, и под проливным дождем, а зимой – в валенках по превращенному в песок снегу. В мороз, при обжигающем ветре. Как мог человек жить без нормального питания и даже простой чистой воды, без сна по несколько дней? Спать в перерывах между боями на дне окопа, превращенного солдатскими сапогами в грязь, а зимой – на промерзшей земле. Жить без санитарной обработки (их стали проводить только в марте 1942 года), без бани и смены белья.

Думаю, что человек рассчитан на значительно большее, чем он отдает в повседневной жизни. Резервы человека неограниченны, и закладываются они с раннего детства. Говорят, человек познается в беде. Это истина. За четыре года войны и два года службы в армии каждый из нас повидал многое такое, чего не увидел бы за всю свою сознательную жизнь в других условиях. Кому было легче переносить тяготы войны – людям, избалованным жизнью или уже в детстве познавшим трудности? Кто был добрее и терпимее к своему ближнему – человек, которому экстремальные условия были по плечу, или выбитому из колеи тяжелой фронтовой обстановкой? А все это влияло и на выполнение своих обязанностей, приказов и распоряжений командиров. Конечно, бывают и исключения, но в основном это так.

При отступлении мы целый месяц, день в день, месили болотную грязь в тылу врага, в лесах и болотах Брянщины, без продуктов, одежды и обуви, но я ни разу не слыхал жалоб своих товарищей. Все воспринимали трудности как должное. Можно возразить – скрывали свое настроение. Думаю, что нет. Мы были очень близки друг с другом. Да и у каждого была возможность поискать другой жизни. Уйти можно было в любое время. У нас было – я говорю о своем дивизионе – 32 человека уроженцев Смоленской области и 39 украинцев. Родные места и тех и других были не дальше, чем линия фронта на востоке, если она существовала в то время. Можно было просто уйти, и линию фронта переходить не надо, но никто об этом и подумать не мог. Все мысли были направлены только на одно – как быстрее соединиться со своими и дать бой врагу.

Я уже писал, что мы многое доверяли друг другу. Видно, так человек устроен, что необходимо поговорить о том, что ему дорого. Чаще всего наши разговоры приводили нас в детство, в семью, к родным, к матерям. Даже замкнутые люди открывали свое прошлое и мечты о будущем. Никто никогда не пытался показать себя выше других. И вот какой я сделал в то время вывод: мы все прожили свои детские годы примерно в одних условиях. Труд с раннего детства, голод в большей или меньшей степени, надежда на свои силы и стремление в будущее. Очевидно, это и дало нам потом силы переносить все тяготы войны.

Основной вопрос этой главы – как жили и о чем мечтали дети той далекой довоенной поры? Я остановлюсь на своем детстве и детстве моих братьев. Но примерно то же можно было бы рассказать почти обо всех моих сверстниках-односельчанах.

Мои неграмотные родители (мать не знала ни одной буквы, отец окончил один класс церковно-приходской школы) не изучали методов воспитания детей. Но они твердо знали: чтобы жить, надо работать. Это правило распространялось и на детей. Ребенок, вставший на собственные ноги, уже должен был выполнять посильную работу. В четыре года мы уже пасли кур и теленка, выгоняли в поле на пастбище корову и выполняли любые поручения родителей. В шесть лет мы косили, пололи грядки, сушили и убирали сено, теребили, молотили и мяли лен. В шесть лет я уже пробовал бороновать пашню. Правда, круто повернул лошадь, опрокинул борону и сам чудом не оказался под бороной. Пастьба же скота полностью ложилась на детей. Весной, когда еще не закрыты для выгона скота сенокосные угодья, и осенью, когда сенокос закончен, мы в шесть лет уже зарабатывали свой хлеб, выпасая скот бездетных семей. Платили нам пуд ржи за одну корову за лето.