Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон

– Генриетта сказала, что она вся аж зашлась, – продолжает она. – На лорда Питера криком кричала. Вроде как из-за того, что в Блэкхит приехали, где с мастером Томасом беда случилась. Мол, из-за этого люди умом трогаются.

– Генриетта сильна языком молоть – что правда, то правда. На твоем месте я бы и слушать не стала. Они ж не в первый раз ругаются. Было б что серьезное, леди Хелена сказала бы миссис Драдж. Она всегда ей все рассказывает.

– А миссис Драдж не знает, куда та подевалась, – торжествующе приводит Бет главный, неоспоримый довод против леди Хелены. – Она все утро ее не видела…

Я вхожу, и разговор обрывается, служанки приседают в неловких книксенах, путаются в сплетении рук и ног, краснеют. Не обращая внимания на их смущение, я спрашиваю, кто прислуживал вчера за ужином, но они непонимающе глядят на меня и невнятно лепечут какие-то извинения. Я уже не надеюсь добиться хоть какого-то вразумительного ответа, как вдруг Бет заявляет, что Эвелина Хардкасл сейчас принимает дам в оранжерее, на задах особняка, уж ей-то известно что и как.

После недолгих объяснений одна из служанок ведет меня в кабинет, где сегодня утром я беседовал с Даниелем и Майклом, а оттуда в соседнюю с ним библиотеку, которую мы быстро пересекаем и попадаем в сумрачный коридор. Там нас приветствует темнота: из-под телефонной тумбочки выбирается черный кот, обмахивает хвостом пыльные половицы, на мягких лапах крадется по коридору и проскальзывает в приоткрытую дверь слева. В щель сочится теплый золотистый свет, изнутри доносятся голоса и музыка.

– Мисс Эвелина у себя, сэр, – произносит служанка.

Ее тон, далекий от почтительного, не оставляет никаких сомнений в ее отношении и к помещению, и к его хозяйке.

Отрясаю пренебрежение прислуги, распахиваю дверь, и мне в лицо ударяет зной. Спертый воздух, пропитанный сладким ароматом духов, едва колышется от хриплых звуков музыки, которые взмывают, скользят и бьются о стены. Огромные окна в свинцовых переплетах выходят в сад за домом; над башенкой собираются серые тучи. У камина теснятся кресла и шезлонги, к ним увядшими орхидеями льнут молодые женщины, курят, пьют коктейли. Здесь царит не праздничная, а какая-то напряженная атмосфера. Единственное оживление в нее вносит портрет на дальней стене – старуха с угольками глаз вершит суд над гостями, презрительное выражение лица воспринимается как безжалостный приговор.

– Моя бабушка Хизер Хардкасл, – звучит женский голос у меня за спиной. – Портрет ей не льстит, она презирала лесть во всех ее проявлениях.

Я оборачиваюсь навстречу голосу, краснею, заметив, что на меня с любопытством уставились десятки пар скучающих глаз. Мое имя по кругу обегает комнату, вслед ему роем потревоженных пчел несутся возбужденные перешептывания.

За шахматным столиком сидит женщина, предположительно Эвелина Хардкасл, а напротив нее – пожилой толстяк в слишком тесном костюме. Очень странная парочка. Эвелине около тридцати; светлые волосы зачесаны назад, открывая лицо с острыми скулами; сама она, худая и угловатая, чем-то напоминает осколок стекла. На ней зеленое платье, сшитое по последней моде и перехваченное поясом на талии; строгие, резкие линии кроя подчеркивают надменное выражение лица.

Толстяку не меньше шестидесяти пяти; невозможно представить, как он втиснул свою тушу за крохотный столик, да и жесткое кресло ему мало. Он сидит с мученическим видом, лоб покрыт испариной, в руке зажат насквозь промокший платок – свидетельство продолжительных страданий. Взгляд, обращенный на меня, исполнен странной смеси любопытства и благодарности.

– Прошу прощения, – говорю я. – Мне…

Эвелина не отрывает глаз от шахматной доски, переставляет пешку. Толстяк вспоминает об игре, подносит пухлый палец к коню.

Я не могу сдержать разочарованный стон при виде элементарной ошибки.

– Вы шахматист? – спрашивает Эвелина, по-прежнему не отводя глаз от доски.

– Очевидно, да, – отвечаю я.

– Может быть, сыграете со мной после лорда Рейвенкорта?

Рейвенкорт, не обращая внимания на предупреждение, отправляет коня в подстроенную Эвелиной западню, где его тут же сбивает затаившаяся ладья. Стремительные ходы Эвелины ставят противника в тупик. Рейвенкорт паникует, теряет терпение, и через четыре хода игра окончена.

– Спасибо за увлекательную партию, лорд Рейвенкорт, – говорит Эвелина, глядя, как он щелчком сбивает своего короля набок. – Вы, кажется, упоминали, что у вас много срочных дел.

Понимая, что его без обиняков выставляют за дверь, Рейвенкорт неловко кланяется, с трудом выбирается из-за стола, коротко кивает мне и тяжело шествует к выходу.

Неприязнь Эвелины провожает его до самого порога, однако исчезает, как только меня приглашают занять место напротив.

– Прошу вас, – произносит Эвелина.

– Увы, не могу. Я ищу служанку, которая вчера за ужином доставила мне записку. К сожалению, служанку я не запомнил. Но очень надеюсь на вашу помощь.

– А лучше – на помощь нашего дворецкого. – Она восстанавливает порядок в нарушенных рядах ее армии; каждая фигура занимает самую середину поля, строго лицом к противнику. Очевидно, трусливым и малодушным на этой доске места нет. – Как утверждает мистер Коллинз, ему известен каждый шаг любого из слуг в особняке, – продолжает она. – К сожалению, сегодня утром его избили. Доктор Дикки на время поселил его в сторожке у ворот, чтобы его никто не тревожил. Я и сама собиралась его навестить, так что с удовольствием провожу вас.

Я медлю, оценивая возможную опасность. Наверное, если бы Эвелина Хардкасл замышляла дурное, то не стала бы во всеуслышание объявлять о предстоящей совместной прогулке.

– Очень любезно с вашей стороны, – отвечаю я, заслужив тень улыбки.

Эвелина встает, то ли не замечая, то ли просто не обращая внимания на любопытные взгляды.

Высокие двойные двери оранжереи выходят в сад, но мы возвращаемся коридором, чтобы забрать пальто и шляпы из спален, и встречаемся в вестибюле у главного входа. Эвелина на ходу надевает пальто, и с парадного крыльца Блэкхита мы попадаем в ненастный, промозглый день.

– А позвольте узнать, что случилось с мистером Коллинзом? – спрашиваю я, подозревая, что его избиение как-то связано с нападением на меня.

– На него набросился один из наших гостей, художник Грегори Голд. – Она обматывает шею толстым шарфом. – Как говорят, без всякого повода. И прежде чем их успели разнять, задал бедняге хорошую трепку. Честно говоря, доктор, мистеру Коллинзу дали серьезную дозу успокоительного, поэтому я не уверена, что вам удастся его расспросить.

Мы идем по подъездной аллее, усыпанной гравием, и я в который раз задумываюсь о своем странном состоянии. Несколько дней назад я ехал в Блэкхит по этой самой аллее – может быть, счастливый, в прекрасном расположении духа, а может быть, разочарованный дальней дорогой и уединением. Знал ли я о грозящей мне опасности? Или о ней стало известно лишь позже? Бо́льшая часть меня утрачена, воспоминания развеяны, как палая листва, и все-таки я возрожден. Интересно, понравился бы Себастьяну Беллу тот, кем я стал? Подружились бы мы с ним?