Князь советский - Эльвира Барякина

5.

Утром их разбудил громкий мужской голос:

– Это кто еще такая?

Нина испуганно села на расстеленной на полу шинели. Перед ней стоял маленький седой китаец в накинутом на плечи тулупе.

– Здрасьте, Федор Степаныч! – бодро сказала Шило. – Я тебе портниху привела. Глянь, какие она одежки шить умеет!

Тот придирчиво осмотрел бархатную шубу.

– Тебя кто учил шить? – спросил он у Нины.

– У меня родители были портными.

– Слышь, начальник, возьми ее на службу! – предложила Шило.

– Она может прямо тут и пожить – ей все равно идти некуда: ейного мужа вчера арестовали за спекуляцию.

Федор Степаныч задумчиво поскреб подбородок.

– Надо дать ей задание на пробу, – сказал он и повернулся к Нине.

– Если справишься, мы тебя оформим как руководительницу курсов кройки и шитья. Пойдем!

Нина не могла поверить в свою удачу: если ей разрешат остаться в исправдоме, да еще будут платить за работу, она сможет накопить на железнодорожный билет до Владивостока.

Шило дала ей одеяло, чтобы она не замерзла, и, завернувшись в него, Нина пошла вслед за Федором Степанычем.

Днем монастырь выглядел совсем не зловеще: кирпичные стены, рябые от слезшей побелки, голые кусты, лужи – но кругом чистота, а на дорожках – следы от метлы. Черепов нигде не было видно.

Перед древним собором стояли выстроенные в ряд женщины и по команде поднимали руки.

– Тянемся вверх! Делаем выдох! – кричала в рупор надзирательница.

Арестантки дружно выдыхали облачка пара.

– Это я утреннюю гимнастику ввел, чтобы они физически развивались, – пояснил Федор Степаныч. – Все наши бабы – жертвы капитализма: кто воровка, кто проститутка. Я их трудом перевоспитываю – у меня без дела никто не сидит.

Он рассказывал о своем исправдоме, как хозяин об усадьбе времен крепостничества. У Федора Степаныча имелось двести душ заключенных: кто-то крутился по хозяйству, кого-то он брал в услужение, а большинство было пристроено к изготовлению погребальных венков и портянок для Красной Армии.

Федор Степаныч ничуть не скрывал того, что отпускает наиболее искусных воровок на промысел.

– Они только у нэпманов крадут, а им все равно скоро крышка.

Нина уже знала, что нэпманами в СССР называют коммерсантов, которым с 1921 года разрешили заниматься производством и торговлей. НЭП, новая экономическая политика, должна была восстановить хозяйство страны до довоенного уровня, а потом всех нэпманов следовало ликвидировать как класс и приступить к строительству социализма – то есть общества, в котором все средства производства будут принадлежать государству, а частное предпринимательство будет запрещено законом.

Федор Степаныч привел Нину в монастырскую ризницу, находившуюся в пристройке рядом с храмом. В холодной, пропахшей мышами комнате стоял стол, швейная машинка и потемневшие от времени сундуки, на которые были навалены горы церковных облачений.

– Вот твое рабочее место! – сказал Федор Степаныч и сунул Нине фиолетовую мантию. – Из этого надо пару юбок сделать. Думаю, материи хватит.

Нина в недоумении перевела на него взгляд.

– Но ведь это кощунство…

– Попам это барахло больше не понадобится, – махнул рукой Федор Степаныч. – Их давно уже на Соловки отправили, чтобы они побыстрее до Царствия Небесного добрались.

Он начал выкладывать на стол рясы, фелони и стихари.

– Бархат пустим на юбки, парчу – на пояса и воротнички, а из зимних ряс будем кроить польта для трудящегося элемента. Спать можешь прямо тут, на сундуках. Я тебе буду давать пару поленьев на день, чтобы ты тут с холоду не околела.

1.

Нина отлично справилась с пробным заданием, но Федор Степаныч сказал, что жалования ей не полагается:

– Ты и так за казенный счет у печки греешься и в столовке ешь. Чего тебе еще надо?

Нина поняла, что попала в ловушку. Завернули такие холода, что без верхней одежды нельзя было и носу высунуть на улицу, а Шило так ничего ей и не принесла. Нина не могла даже сходить на рынок и купить себе что-нибудь теплое.

– Вы посадили меня в тюрьму без суда и следствия! – возмущалась она, но Федор Степаныч лишь посмеивался:

– Иди на все четыре стороны! Кто тебя держит?

Он был несказанно рад, что у него появилась дармовая швея, умеющая работать с дорогими тканями. Нинина продукция шла проституткам, работавшим в Петровском пассаже, и приносила Федору Степанычу немалый доход.

Он зорко следил за тем, чтобы Нина не прибрала к рукам обрезки материи, и самолично заглядывал к ней, чтобы пересчитать лоскуты. Если у него было хорошее настроение, он подолгу засиживался в ризнице и вспоминал молодость.

По его словам, до революции он жил в Хабаровске и был «ходей» – так называли китайцев, которые ходили от дома к дому и предлагали мелочный товар на продажу.

Как ему хотелось перебраться в Канаду! Тамошнему Обществу железных дорог требовалось население для обслуживания путей в глухих лесах, и на семейство с двумя взрослыми мужчинами давали электрическую пилу и беспроцентный кредит на двадцать пять лет. Но оказалось, что китайцев Канада не принимала – ей требовались только белые люди, и, смертельно обидевшись, Федор Степаныч вступил в партию большевиков и принялся бороться с империализмом – в качестве начальника женских тюрем.

Шило тоже заглядывала к Нине, и если была пьяной, заводила старую песню:

– Мы с тобой прям как сестры – только я познатнее буду, – говорила она, усаживаясь боком на стол для кройки. – Наше семейство произошло из Прибалтики. Слышала про баронов Бремеров? Ну так это мы и есть!

Шило в деталях описывала свое поместье, балы и родственников, которые служили чуть ли не при дворе императора, но из ее рассказов достоверным выглядело только одно: во время революции ее изнасиловали и выкинули из окна солдаты, после чего Шило тронулась умом.

– У нас был особняк в Петровском переулке – красивый, ну прям дворец! – возбужденно говорила она. – Мама велела вырезать на дубовых панелях портреты всех детей – меня и братьев, – как будто мы ангелочки. И эти панели повесили у нас в столовой.

– И куда делись твои братья? – спросила Нина.

– Их расстреляли в восемнадцатом году. Мать тут же померла от сердечного приступа, а папаша пережил и революцию, и войну. Он все это время ботинки чистил на Первомайской – как раз напротив нашего доходного дома. Да только этим летом его ломовик задавил.

Нина только вздыхала: у всех были потери, у всех кого-то убили – если не большевики, так белые.