Революция 1917 года и борьба элит вокруг вопроса о сепаратном мире с Германией (1914–1918 гг.) - Федор Селезнев

Это относится и к проблемам внешней политики. С точки зрения Ш. Галая в этой сфере мнение Струве не отражало линию кадетской партии: в рядах КДП тот один «выступал в защиту активной политики на Балканах и приветствовал возможность войны в Европе». Даже товарищи Струве по правому крылу партии и те весной 1914 г. с ним разошлись, – писал Галай[107]. Для конституционных демократов как партии было характерно неприятие политической и экономической экспансии, – утверждает С.И. Шабанов[108]. Между тем, по Пайпсу, Струве наоборот полагал, что бассейн Черного моря и Балканы представляют для России «естественные и законные векторы империалистической экспансии»[109].

Под эту теорию редактор «Русской мысли» подводил экономический базис и призывал интеллигенцию шагнуть навстречу буржуазии. Однако эти взгляды оказались чужды большинству кадетов[110]. Именно понимание «несовпадения нужд России с узкими частными интересами промышленников и торговцев» обусловило, как считал Галай, склонность кадетов к миру и их оппозицию «любой политике, влекущей за собой общеевропейскую войну»[111]. При этом В.С. Дякин особо отмечал пацифизм кадетской интеллигенции и её связи с международным «Обществом мира»[112].

Таким образом, одни историки рисуют кадетов «империалистами», другие «пацифистами». Как совместить эти противоположные характеристики? На мой взгляд, здесь возможны два варианта. Либо кадеты были всегда едины в оценках желательной внешней политики страны, но с течением времени позиция партии превратилась из «пацифистской» в «империалистическую». Так, например, считает И.Е. Воронкова. По её мнению «кадеты некоторое время являлись активными пропагандистами пацифистских идей, однако Балканские войны 1912–1913 гг. заставили их отказаться от “великой иллюзии” и вернуться на почву практических размышлений о способах и путях обеспечения национально-государственных интересов и безопасности»[113]. Другой вариант: подобно тому, как по отношению к вопросам внутренней политики КДП разделялась на «правых» (П.Б. Струве, В.А. Маклаков, М.В. Челноков), «левых» (Н.В. Некрасов, М.Л. Мандельштам) и центр (во главе с П.Н. Милюковым)[114], внутри партии Народной Свободы существовали «пацифистское» и «империалистическое» течения. Так В.А. Кустов, хотя и считал, что в отстаивании великодержавных интересов России представители сложившихся течений кадетской партии были едины, все же выделял в ней умеренное крыло в лице Милюкова и сторонников «более активной внешней политики», ориентировавшихся на П.Б. Струве и С.А. Котляревского[115].

Для ответа на вопрос, какой из названных подходов позволяет адекватно реконструировать прошлое, рассмотрим отношение конституционных демократов к балканской политике русского правительства, поскольку именно на Балканах был завязан основной узел международных, в том числе англо-германских противоречий, приведших к Первой мировой войне.

Камнем преткновения в отношениях между Великобританией и Германией был вопрос о строительстве Багдадской железной дороги по территории Османской империи.

Традиционно в этой стране было сильно влияние Англии. Но с 1880-х гг. там начинают очень активно действовать немцы. В 1888 г. финансовая группа «Немецкого банка» получила концессию на Анатолийскую железную дорогу. Тогда же «Немецкий банк» совместно с «Венским банковым союзом» скупил контрольный пакет акций «Общества восточных железных дорог», владевшего железными дорогами Балканского полуострова. Таким образом, линия Вена – Белград – Ниш – София – Константинополь оказалась под немецким контролем[116].

Недовольный поворотом Абдул-Хамида II в сторону Германии, Лондон в 1890-е гг. начал проводить политику, направленную на распад (или децентрализацию) Османской империи, оказывая поддержку национально-освободительному движению угнетенных народов Турции[117]. Это усилило прогерманскую ориентацию султана и сделало связи Османской империи с Германией ещё боле тесными. Немецкие предприниматели активно включились в борьбу за концессию на Багдадскую железную дорогу, а в Австро-Венгрии возник проект железнодорожного пути Сараево – Косовская Митровица, соединявший Берлин и Вену с Салониками[118].

В случае осуществления этих замыслов Германская империя получала выход к берегам Персидского залива и Эгейского моря. Между тем англичане стремились любой ценой сохранить своё преобладание на Ближнем Востоке, и прокладка указанных железных дорог сильно задевала их интересы. В Лондоне опасались, что в этот регион устремится поток немецких товаров, вытесняя английскую продукцию, а германские войска смогут угрожать как Суэцкому каналу, так и Индии[119]. Кроме того сооружение Митровицкой и Багдадской железных дорог грозило убытками британским транспортным компаниям, тесно связанным с английской политической элитой[120].

Неудивительно, что англичане всячески мешали получению немцами концессии на Багдадскую магистраль[121]. Но их усилия не увенчались успехом. Что касается замысла австрийцев создать путь из Берлина и Вены в Салоники через Македонию (принадлежавшую Турции), то эта территория Османской империи в начале XX в. превратилась в очаг постоянной напряженности, постоянно накаляемый Великобританией. Английские агенты целенаправленно дестабилизировали положение в балканских вилайетах Османской империи[122].