Конец Смуты - Иван Оченков

— Вот как, а я то думала. Что же за гость к нам такой пожалует, что брат мой такого сановного гонца как ты, боярский сын, послал?

— Царь.

— Как царь?

— Ну, так, государь наш.

— Феденька, — с сомнением в голосе проговорила она, — а ты здоров ли?

— Здоров.

— И что тебя из самой Москвы прислали, чтобы мы готовились царя встречать?

— Да нет, боярышня, государь тут неподалеку в Кирилловском монастыре был на богомолье. А теперь, видать, отдохнуть хочет, да и решил к вам заехать.

— А ты их надолго ли обогнал?

— Да, пожалуй, что на час-полтора…

— Федька! — всплеснула руками боярышня, — да что же ты сразу не сказал окаянный! Да когда же мы все успеем, мыслимое ли дело царь едет!

— Да я же…

Но Алена уже не слышала Федькиных оправданий и как вихрь умчалась внутрь терема. Буквально через мгновение внутри его раздался шум, забегали люди, началась суматоха. Боярский сын постоял еще немного и с обидой подумав: — «могла бы и попить вынести с дороги», собрался было уходить. Однако Алена уже как видно раздала все необходимые поручения и вспомнила об обязанностях гостеприимной хозяйки.

— Куда собрался, боярский сын? — спросила она его, снова выйдя, — заходи, согреешься с дороги. Может ты или твои ратники проголодались?

— Да…, - начал было Федька, но отказаться было выше его сил, а Алена велев кому-то из дворни позаботится о его провожатых, повела парня в дом.

— Что за шум, Аленушка, — встретила их старая боярыня едва они вошли, — ой, а что это за человек с тобою?

— Гонец от братца приехал, тетушка, сказывает, что Никита скоро в гости приедет, да с дорогими гостями.

— Охти мне! Да как же это, я же и не успею ничего…

— Полно тетушка, я уж обо всем распорядилась.

— Что бы я без тебя делала, умница ты моя. Прибрал господь моих деток, пропала бы я и вовсе без тебя Аленушка, — запричитала было старушка, но тут же развернулась к Федьке, — а ты из чьих будешь?

— Сосед ваш, — поклонился боярыне парень, — Федор, Семена Панина сын.

— Федор, Федор, — проговорила она, будто пробуя его имя на вкус, — уж не тот ли ты Федька, что девок в лесу пугал одевшись в шкуру звериную?

— Каких девок, госпожа? — пожал плечами боярский сын, — если тех, что по малину ходили у гнилой пади, то не я. Я человек смирный и богобоязненный.

— Я ж и вижу, — задумчиво протянула старушка, но более Федьку ни о чем не расспрашивала.

Не прошло и часа, как раздался шум у ворот, и хозяевам стало не до Федора. Во двор въехали верховые и, неизвестно когда успевшая принарядится, Алена вышла встречать дорогих гостей, держа на руках серебряную чару со сбитнем. Федька во все глаза смотрел на преобразившуюся девушку. На голове ее был высокий кокошник расписанный серебром. Одетые на нее ярко-голубой летник и соболья душегрея, придавали ей вид просто сказочный и смотреть без восхищения на юную сестру царского кравчего было нельзя.

Государь, впрочем, глядел на красавицу почти печально. Отведав сбитня, он пока дворовые девки обносили горячим напитком прочих гостей, осторожно будто боясь повредить расцеловал девушку в обе щеки и что-то негромко сказал, видно поздоровался. Что ему ответила Алена Федька тоже не расслышал, но после они пошли в терем и парень увидел как она смотрит на царя. Какое-то странное чувство кольнуло боярского сына и он, доселе видевший в молодом государе лишь что-то вроде чудотворной иконы, разве что говорящей и могущей казнить за оплошность, вдруг понял, что царь высок и строен. Черты лица его правильные и приятные глазу, а голос умеющий быть железным, бывает и бархатным. И что если бы они с ним вместе ехали мимо дворов в Замоскворечье еще неизвестно на кого девки глазели-бы больше.

Неизвестно сколько бы еще стоял он в замешательстве, но тут перед ним появился Корнилий.

— Ну и чего ты застыл, — обратился он к Федьке, — тебе что Вельяминов сказал? Как все справишь, можешь к своим заехать, али не соскучился? Давай двигай, да скажи дядьке своему, чтобы окрестным помещикам весть отослал, что де гостит тут государь и завтра желает охоту устроить. Пусть приезжают все царя потешить. Внял ли?

— Понял господине, все исполню, — поклонился ему парень и собрался идти прочь, но сотник снова остановил его.

— Погоди, ты подарки-то родным догадался привезти, али как?

— Да я и не думал, что попаду к ним, — остановился в замешательстве сообразивший, что неладно получилось Федька.

— Да, я-то думал, что ты только на сабле слаб, а ты и вовсе дурень получаешься. Ладно, что с тобой делать, держи вот. — И с этими словами сотник вынул из-за пазухи сверток и подал Федору. — Сколько говоришь, у дяди дочек?

— Четыре…

— Значит хватит.

— А что там?

— Платков там цветных полдюжины, вот каждой и подаришь, да про тетку не забудь, бестолковый. Еще и невесте один останется.

— Да нет у меня невесты, — вздохнул Федька.

— Я же и говорю, дурень! Да не благодари, отслужишь еще.

После недолгой скачки боярский сын с холопом были возле дома, который он привык считать родным. Дядька с теткой встретили его радостно, а девчонки и вовсе увидев какой он стал красивый в новом кафтане с визгом повисли у него на шее. После чего парень поклонился опекунам так кстати полученными от сотника подарками. Тетушка растрогалась и даже всплакнула. Прежде вредная и языкатая, а теперь еще больше похорошевшая Ефросинья застеснялась и убежала к себе, а прочие сестры кинулись целовать Федьку еще раз. Дядюшке парень преподнес выменянную по случаю у одного татарина из сотни разукрашенную серебром камчу[15], а маленькому Мишке во все глаза уставившегося на его пистолет, презентовал свинцовую пулю. Дядька Ефим был явно доволен подарком, но тут Федор некстати вспомнил рассказы сослуживцев-казаков, что плеть у них по обычаю подносят отцу невесты на сватовстве. Покрасневший до корней волос Федька совсем смешался и чтобы унять волнение стал говорить о приезде царя и о поручении данном ему сотником Корнилием. Дядька встревожился и тут же велел холопам седлать коней и ехать по соседям, оповещать о царской забаве.

Все в соборе как один кричали: — «да здравствует наш царь Иван Жигимонтович на многие лета»! Но тут в всеобщую симфонию диссонансом влез одинокий выкрик — «Горе нам, царь-то не православный!» Только что безмерно радовавшиеся люди сконфужено замолчали и застыли в неловком напряжении. Разве что Вельяминов напряженно всматривался будто желая найти глазами кричавшего и теребил пояс забыв что, как и все пришел в храм без оружия.

Но тут вперед выступил Авраамий Палицын и стал громко зачитывать чин покаяния. Лица присутствующих посветлели, и все стали внимательно прислушиваться к моим ответам на вопросы келаря, вопрошавшего меня о грехах. Я, в общем, ему и не врал. Трагическая смерть Насти так на меня подействовала, что я стал вести почти монашеский образ жизни. Не стало в ней ни женщин, ни пирушек с друзьями. Военные действия вокруг Москвы прекратились, так что смертоубийством я тоже не занимался. Отец Авраамий же отпустив мне грехи громко запел: — «Господи боже исповеди, призри на раба своего…» и все присутствующие подхватили молитву будто всю жизнь были певчими. После этого присоединившийся к таинству митрополит вопрошал меня о неправых учениях и требовал отречения от них. Отрекшись, я прочитал символ веры и митрополит начал вопрошать о православной вере и требовал исповедовать ее и хранить. Потом было пение псалмов и чтение молитв, после чего последовала Великая Ектения и меня миропомазали.