Первая императрица России - Михаил Кожемякин

– Ваше Величество!..

Перед невестой российского самодержца стояла ее вчерашняя юная союзница, которая увела с бала пьяного и гневного Августа. Стройную фигурку девушки на сей раз облегал замшевый дорожный костюм-амазонка, на красивой головке ладно сидела польская шапочка с соколиным пером.

– Не называйте меня так! – мягко улыбнулась Екатерина. – Титуловать «величеством» пристало только законных жен монархов…

– Вашей мудростью и великодушием вы заслуживаете этот титул более, чем половина законных монархинь Европы! – дерзко ответила девушка. Она шагнула к Екатерине и быстро вложила ей в руку дивной красоты алмазную брошь в форме восьмиконечной вифлеемской звезды. – Мой король Август Второй Польский, прозванный Сильным, повелел передать вам его собственные слова: «Пускай звезда сия Нового Завета ведет северную звезду только по путям, угодным Господу!» Так он сказал, Ваше Величество.

Девушка присела в изящном книксене и хотела было упорхнуть, но Екатерина удержала прелестную посланницу:

– Скажите хотя бы, как вас зовут, моя неизвестная подруга!

– Я графиня Ядвига София Валевская! А теперь прощайте, Ваше Величество, мои друзья ждут меня внизу, и кони уже оседланы, – с достоинством поклонилась полячка и легкими шагами убежала прочь по замковому коридору.

Минуту спустя Екатерина могла наблюдать, как во дворе замка важный пузатый каштелян чинно раскланялся с юной графиней Валевской и церемонно помог ей подняться в седло горячей изящной кобылицы. Прелестная всадница сделала прощальный знак рукой и помчалась прочь. За ней понеслись трое рослых драгун, явно оставленных для ее охраны Августом, юный паж и служанка, скакавшая верхом так же ладно, как и ее госпожа.

Провожая взглядом удалявшуюся всадницу, Екатерина испытала мимолетное, но болезненно щемящее чувство зависти к этой свободной женщине, смело выбиравшей в сложном и жестоком мире собственные дороги и решительно направлявшей по ним своего скакуна.

* * *

Утром и вечером в высокие, заостренные готические окна Яворовского замка врывался колокольный звон – это наперебой, словно отбивая друг у друга паству, звали на вечернюю службу католические и православные церкви городка. Католических и православных церквей в Яворове было поровну – и Екатерина вспомнила о том, что она крещена в католической вере и часто повторяла Pater Noster, как научила ее покойная мать. Когда выдавалось свободное время, Екатерина посещала костел Наисвятейшей Госпожи Марии, в котором был крещен сын короля Яна Собесского Константин. Садилась на деревянную скамью, слушала орган, любовалась таинственным мерцанием витражей в полумраке храма и ставила свечи – за живых и за мертвых. Радовалась тому, как оживает в этом польском городке ее замерзшая в России душа, как отогревается, словно у теплого огня, заледеневшее на чужбине сердце. Петр напрасно денно и нощно повторял Екатерине, что теперь у нее другая родина – Россия, и наказывал не креститься по-католически среди православных. Пальцы ее не слушались приказа царя, и она все равно крестилась так, как научили в далеком детстве родители, и повторяла на латыни католические молитвы, от которых ее не отучил даже пастор Глюк. Петр хмурился, сердился, но поделать с Екатериной ничего не мог. Она бывала порой упрямее, чем он сам, и умела смотреть так решительно и зло, что непреклонная воля царя разбивалась перед ее упорством.

Царь посещал православную церковь Успения Богородицы в Большом Предместье – деревянную, уютную, похожую на храмы севера России. Екатерина часто ходила туда с ним – ибо Бог един, и едины должны быть христиане во всем мире. Точно так же она, католичка по рождению и крещению, ходила в лютеранские храмы в Мариенбурге и не видела в том вины. Различия между христианскими конфессиями казались Марте ничтожными, но крестилась она все равно по-католически – всей ладонью, а не щепотью, как русские, и повторяла про себя латинский Pater Noster, а не славянский Отче наш. Впрочем, не все ли равно, на каком языке обращаешься к Всевышнему, если говоришь с Ним сердцем?

Марта-Екатерина выстрадала это убеждение, ибо сердце ее было истомлено, а чувства – растерзаны. Слишком многое увидела она после падения Мариенбурга – того, от чего отшатнулась ее душа, навсегда раненная, навсегда – уязвленная. Порой ей хотелось плакать так, как плачут дети, – чтобы навсегда вынуть боль из сердца. Но плакать было нельзя, нужно было оставаться сильной. Сильнее, чем каменные стены Яворовского замка, тверже, чем воля ее невенчанного мужа, который, казалось, был создан из камня, ибо Камнем, Петром, наречен!

В Яворовском замке Петр работал за широким королевским дубовым столом, заваленным бумагами, книгами и чертежами. Часами он беседовал с Шафировым, диктовал вице-канцлеру письма и приказы, рассматривал карты и составлял планы будущей военной кампании. «Царский евреин» был вполне доволен своей нынешней ролью: Петр Алексеевич и дня не мог прожить, не посоветовавшись с ним. В эти тайные совещания Екатерину не посвящали. Ей было предписано играть роль заботливой хозяйки и приветствовать всех, кто приходил к Петру Алексеевичу: французских, польских и австрийских дипломатов, семиградского князя Ракоци и молдавского господаря Дмитрия Кантемира. С этим последним царь беседовал особенно долго, и Кантемир, перед аудиенцией у государя имевший краткий разговор с его невенчанной женой, поразил Екатерину в самое сердце, как будто именно с этим человеком ей предстояло скрестить шпаги на жизненном пути.

Кантемир вошел в аудиенц-зал Яворовского замка стремительными и легкими шагами, заговорил быстро и решительно, пронзил Екатерину острым взглядом умных черных глаз, и она почему-то подумала, что этот человек с европейскими чертами лица и ухоженной черной бородой сыграет какую-то роль в ее жизни – но какую, Бог весть? Про Кантемира рассказывали, что он двадцать лет жил в Стамбуле как заложник Османской империи и все эти годы мечтал о мести османам, лишившим свободы его родину и его самого.

Двадцать лет унижений, затаенной горечи, мнимого благополучия и явных страданий! На его глазах казнили сербского заложника Йована Милича, в стране которого началось восстание против турок. Двадцать лет Кантемир мечтал о родине, как грезят только о возлюбленной, оставшейся на другом конце света и потому недостижимой. А в Молдавии в это время правил османский ставленник – господарь Константин Маврокордато. И вот час Кантемира настал. Османская империя готовилась к войне с Россией и отправила в Молдавию того, кто должен был, по мнению хитроумных советников султана, подготовить страну к противостоянию русской армии. Этим избранником Оттоманской Порты стал молдавский заложник Дмитрий Кантемир, лицемерный друг султана и нелицемерный сын Молдавии. Он прибыл в Молдавию с женой, красавицей Кассандрой Кантакузен, дочерью Щербана Кантакузена, воеводы Валахии, и с детьми – Антиохом, Сербаном (Сергеем), Матвеем, Константином и дочерью Марией. Старший его сын, Дмитрий, остался заложником в Оттоманской Порте, при дворе султана, как когда-то сам молдавский господарь. Кантемир знал, что, если он изменит султану, его сын закончит свою короткую жизнь на плахе. Но господарь стал служить Молдавии и ради освобождения родины решил заключить союз с Петром и Россией. В Яворовский замок он прибыл инкогнито, в европейском платье, но Екатерине все же назвал свое подлинное имя и даже несколько минут беседовал с ней, перед тем как войти к Петру Алексеевичу.