Ворон. Тень Заратустры - Дмитрий Вересов

Попутно Александр Ильич собирал всевозможную информацию о Дарлин Теннисон. Скудные сведения о прошлом этой дамочки никак не вязались с девочкой Татьяной из Ленинграда. Северная Ирландия. Подкидыш. Детский приют. Швейная мастерская в Белфасте, пожар, отбытие в неизвестном направлении… И полная пустота протяженностью более десяти лет…

А потом стремительно и сразу – благотворительный бал в Чатсворте, конные прогулки с принцессой Анной, покровительство лорда Морвена, яхта Дарлин Теннисон побеждает в средиземноморской регате, беспрецедентный выигрыш на скачках в Эскоте, мисс Теннисон подтвердила участие своего фонда в международном проекте…

Хоть режьте, что-то тут не то, и поведение старой ведьмы тому свидетельство…

Александр Ильич слег с простудой, хоть и лечился по всем правилам, но ослабленная иммунная система выдала редчайшее осложнение – хронический пневмоцистит. Первое же обострение на три месяца свалило его на больничную койку. И уже в больнице по телу пошли первые зловещие язвы…

Бобби пришел прямо в палату. С цветами, конфетами – и с невысоким, коренастым, наголо стриженным молодым человеком, назвавшимся Джоном Дервишем.

И Бобби, его кудрявый Адонис, его Аполлон, тоже блестел бритым черепом!

Но это не портило его неземной красоты. А, может быть, даже подчеркивало ее.

– Джон – мой лучший друг, вообще самый лучший человек на Земле. Это он научил меня, куда и что писать, чтобы досрочно откинуться… И видишь, на два года раньше отстрелялся!

– Я рад… Я так рад тебя видеть… – пролепетал Александр, совсем ослабевший от болезни и волнения. – Как… как тебе жилось это время?

– Хреновато, конечно, как еще в тюряге может быть? И совсем бы хана пришла, если бы не Джон. Был бы я там, знаешь, золотой принцессой, общей женкой всех колдбатовских паханов. Только он меня сразу под себя принял и всем крутым об этом сказал. Он там был в авторитете, мой Джон Дервиш.

Лерман слабо улыбнулся. Он даже не ревновал. На то не было ни сил, ни желания…

– Мы вообще зачем пришли-то… – продолжал Бобби. – Ты все равно тут лежишь, а дом пустует… Может, пустишь нас, пока то да се? А мы бы тебе… садик в порядок привели.

Бобби склонил голову набок и лукаво улыбнулся. Улыбка у него была по-прежнему очаровательна.

– Это и твой дом, Бобби… Живи… – он перевел взгляд на Джона. – И вы тоже.

– Спасибо, мистер Лерман, – сказал Джон Дервиш.

Когда Джон с Бобби забрали Лермана из больницы и привезли домой, там его ждал большой конверт с логотипом архива. Это был ответ на его запрос. Фамилия ученого зятя Анны была Захаржевский. Несколько лет назад он умер, но его жена, Ариадна Сергеевна, живет в Санкт-Петербурге по такому-то адресу. В Петербурге же, но по другому адресу живет их сын Никита Всеволодович Захаржевский. Дочь Татьяна, носившая в первом браке фамилию Чернова, с мужем развелась, оставив ему дочь Анну, вторично сочеталась браком с гражданином Великобритании Аполло Дарлингом и в 1982 году уехала на постоянное жительство в Соединенное Королевство.

– Есть! – воскликнул Лерман. – Это она!

– Не кричи, тебе вредно волноваться, – мягко пожурил Бобби. – Переведи дух и расскажи все по порядку. Только пусть Джон тоже послушает.

– …получается, эта Татьяна и есть Дарлинг Теннисон! – закончил Александр свой рассказ.

Джон Дервиш пожал плечами:

– Не факт. Старуха могла и обознаться. Но даже если и так, что с того?

– Но у нее большое состояние! А теперь, когда она стала леди Морвен, – это просто огромное состояние! И если бы мы могли как-нибудь к ней подобраться…

– Извините, мистер Лерман, но, подумайте здраво, это все пустые фантазии. Мы с Бобом предпочитаем ставить реальные цели и реально их достигать. Правда, Боб?

– Правда! – с энтузиазмом подтвердил Бобби.

А Лерман не сводил с него глаз. Из очаровательного и капризного котенка возлюбленный Адонис превратился в стремительно матереющего молодого леопарда, прекрасного, гибкого – и смертельно опасного…

И вот, звонок профессора Делоха, не встречавшегося с Александром лет пять и ничего не знавшего о плачевном состоянии его здоровья – иначе ни в коем случае не стал бы беспокоить просьбами, – сделал цель реальной. Джон Дервиш включился всерьез.

В один из тех моментов, когда болезнь дала Александру Ильичу короткую передышку, он спросил Роберта:

– И все-таки, кто такой мистер Дервиш? Откуда он, за что сидел?

– Знаешь, Ильич, Джон не из тех людей, кому задают вопросы. Он сам их задает и всегда получает на них ответы, – после недолгой паузы ответил Бобби.

…Конвульсивно дергающаяся рука выронила ингалятор, нашарила кнопку… На визг звонка прибежала Инга, с профессиональной сноровкой купировала приступ, поставила капельницу. Александр успокоился, затих.

Инга вышла.

В наступившей тишина Лерман слышал доносившиеся из коридора голоса Дервиша, Бобби и Инги:

– Времени мало, придется разделиться. Ты берешь на себя мальчишку. Его охраняют, так что действуй по обстоятельствам и лучше хитростью.

– Понял. Что с остальными родственниками?

– Старушкой-мамой и брошенной доченькой займемся позже, непосредственной угрозы они не представляют… А наш гость остается на вас, Инга.

– Какие будут указания, мистер Дервиш?

– Лечить по прежней схеме до нашего возвращения. Да, и еще – ровно через неделю позвоните вот по этому номеру и от имени мистера Лермана скажете профессору Делоху, что его русский протеже приезжал, ничего для себя интересного не нашел и улетел домой.

– Правильно, Джон. А то, чего доброго, этот козел забьет тревогу и кинется на поиски. Не хватало нам еще и с ним разбираться… Значит, саму леди-миледи ты берешь на себя.

– Правильно понял. Из-под земли достану, где бы ее черти ни мотали…

Он не различал «светло» и «темно», «наверху» и «внизу», «громко» и «тихо», «много» и «мало». Он сознавал лишь ничто, лишь отсутствие третьего звена неразрывной триады, образующей его, Шоэйна, персональную вселенную: «Я – сознаю – боль»… Есть «Я», есть «сознаю», нет «боли»… Если выбирать между ничто и болью, я выберу боль. Фолкнер. Дикие пальмы. Если выбирать… Шоэйн выбрал боль. Ничто выбрало Шоэйна. Вселенной Шоэйна больше нет. Нет ему Саммерленда. Нет ему Островов Блаженных и нет ему Йольского воскресения…

– … и стали звезды из искр волос Ее, цветы и деревья – из звуков пения Ее, на землю упавших, все краски мира – из света дыхания Ее, журчание родников – из смеха Ее, и дождь животворящий – из слез великой радости Ее…

Белая Мать в небесном танце своем выткала из ничто шепчущие губы, легчайшее прикосновение к холодеющей плоти…