Росток - Георгий Арсентьевич Кныш

— Не прикидывайся... Искала! — Глаза Майи светились, будто лесные светлячки. — Верила, что найду! Знай, я грешная и праведная, не красивая, но и не уродливая, не умная, но и не настолько глупая, чтобы не проникнуться твоими заботами. Расскажешь мне о них?

Григорий закурил, покачал головой.

— Ой! Не завидуй нам, теоретикам. Сладок и горек плод познания. Крута и терниста дорога, пока взберешься на ветку, чтобы сорвать какую-нибудь кислицу, не зная наперед ни ее состава, ни твердости, ни степени зрелости... Я силюсь дать математическое описание явления, события, факта. Нанизываю столбик на столбик целые ярусы чисел и литер греческого и латинского алфавита. Законы мышления приводят меня к выводу, скажем, к формуле! Не смейся! Формула — только начало. Я еще должен узнать, пусть хотя бы угадать, что за этим кроется, какую физическую реальность скрывает формула. А что, если эта реальность многолика, как индусский божок? Э‑э, Майечка-чаечка! Ну зачем все это тебе?

— Интересно. Вникаю. Продолжай.

— Вот почему изучение природы приобрело столько противоположных черт: ветвление наук и их слияние. Подробнее, точнее, более исчерпывающими становятся знания — науки разветвляются. Наглядным становится единство природных процессов — импульс к слиянию. Биологи погружаются в физику, астрономы — в радиохимию, физики-теоретики хватаются за биологию и медицину, как вот и я... В моем кибернетическом кресте каких только наук не заклинилось! Но я не жалуюсь, сам выбирал.

— И никто не подталкивал? — не без иронии отозвалась Майя, протягивая пальцы к жесткой шевелюре Григория. Взлохматила, пригладила; в теплой волне, подкатившей к сердцу, золотой рыбкой всплеснула мысль — он такой обаятельный, этот чудак. С виду нелюдимый, надутый, а присмотришься, дотронешься... Посмеивается над собой... Что это? Защитная оболочка? Наверное, слишком много колючек на его пути, ранят стопы, причиняют боль.

— Подожди, еще не все. — Григорий заметил скрытую иронию Майи, понял, что не о том ведет речь. Следовало бы все перевести на легкую шутку. Но не смог остановиться. — Возьми газовый и химический состав крови... Повысилось содержание углекислоты, дыхание учащается, нехватка кислорода... Описать эти явления можно одной формулой, — Неожиданно прервав речь, Григорий погасил сигарету. — Неважный из меня собеседник. Все же — вынудила. Кусай теперь мою горбушку!.. О том, кто подтолкнул, — ни гугу! Это не мое! Оно принадлежит всему нашему детдому, где я вырос.

— Буду жевать, грызть, глотать! — с вызовом ответила Майя. — И не думай, что говорю это в минуты слабости. Я не такая!

— Какая же?

— Угадай!

— Ты женщина, очаровательная женщина... И этим все сказано. Все вы, женщины, разные во второстепенном, но одинаковы в существенном. Отличия делают вас личностями...

— Верно. Отличия есть. Цвет глаз, формы, фигура, одежда... Пчела выбирает самый яркий цветок, чтобы собрать нектар. Это — плата цветка за то, чтобы он не стал пустоцветом. Стебель, на котором цветок вырос, согнется под тяжестью плода. — Майя поправила подушку, облокотилась на нее. — Из нашего женского совершенства происходит будущее совершенство тех, кого мы решимся пустить в мир, передав им всю сложность и непостижимость всех узлов, над развязыванием которых бьешься ты, твои старшие и младшие коллеги. Передадим, чтоб вы никогда не распутали. С каждым наступающим поколением их будет все больше, они усложнятся...

— Завидную долю предрекаешь мне, — вздохнул Григорий, мысленно соглашаясь с Майей: да, всю сложность человеческую, тем более женскую, вряд ли можно постичь. Хотя... Хотя главное, то, что делает человека человеком, начинается сразу же после его рождения. — Но все же хоть краешек завесы я приподниму! Более сильные и мудрые приподнимут ее больше...

— Ты французским владеешь? — спросила неожиданно Майя. Заметив отрицательный жест Григория, рассыпала горошины смеха. — Так и знала. Послушай, что сказал Жан де ля Брюер. Человек переживает три главных события: рождение, жизнь и смерть. Он не чувствует, когда рождается; умирая, страдает; не успевает осмыслить свою жизнь, пока живет...

Прислушиваясь к словам Майи, Григорий не хотел вдумываться в смысл сказанного, его пленил тембр ее голоса.

—...Осмыслить свою жизнь, пока живет, — повторил он машинально, заключая в объятия упругое, гибкое тело Майи.

5

Странно выглядело здание Проблемной лаборатории. В длинной стене левого крыла, будто после налета бомбардировщиков, зияли огромные дыры, сквозь которые хорошо были видны междуэтажные перекрытия; выщербленные, запыленные. Словно оголенные сухожилия, со стен свисали восково-белые телефонные провода, скрученные жилы кабеля, тонкие, как нервы, разноцветные проводки.

Прихрамывая, Петр Яковлевич Цвях подошел к скамеечке возле стенки-ограды из лещины, сел, подогнув правую ногу. Левую — прямую и неподвижную, придержав рукой, опустил рядом.

Седоватые волосы, аккуратно разделенные ровным пробором, кустистые снопики-брови над холодными льдинками глаз, полные обветренные губы, остро выпирающие скулы — все это как-то не гармонировало одно с другим, словно принадлежало разным людям и лишь по чьей-то прихоти собралось вместе.

Он вышел из дома чуть свет, когда трамваи и троллейбусы еще дремали в своих парках. Машину вызывать не стал — пусть шофер Василь Михайлович не остужает так рано место возле молодой жены. Да и полезно пройтись от дома до лаборатории. После ненастного и слякотного Нового года он еще ни разу не добирался на работу пешком.

Вокруг сверкали снежинки. Во время вчерашней оттепели в снегу оставили отчетливые отпечатки ребристые скаты автокранов и панелевозов, испещренные тонкими бороздками шины легковушек, подошвы резиновых сапог, остроносые мужские ботинки и дамские сапожки. Вот так, не совпадая во времени, переплелись на просторной площади двора следы людей и техники, сила моторов и напряжение мускулов. Разнородное и разнообразное, неодинаковое и несоединимое...

Снопики-брови надвинулись на глаза, скрывая вынырнувшую смешинку. Ну-ну!.. Общее есть. Количество движений, истраченная энергия, наконец, система управления... Не говоря уже о цели — ближайшей и дальней — все то, что через некоторое время принесут сюда младшие и старшие коллеги.

Взглянув на часы, невольно отметил про себя, что скоро сквозь проходную пронесет лисье личико Натали Войтюк. За нею, распахнув дверь во всю ширь, ввалится «Три О» — Орест Остапович Олияр, толстый, неуклюжий, — кажется, что и двор ему тесен. Натали, проходя мимо скамеечки, засияет, засветится, вежливо поздоровается: «Добрый день, Петр Яковлевич!» «Три О» просто поднимет растопыренные пальцы к волчьей шапке. Дескать, тоже —