Энни из Грин Гейблз - Люси Мод Монтгомери

– А, это декоративная герань!

– Нет, нет, я не про то. Как вы зовете его? Разве вы не дали ему имени? Тогда можно, я назову его как-нибудь? Так, дайте подумать… Ага, Бонни подойдёт! Можно мне звать его Бонни, пока я здесь? Ну, пожалуйста!.

– О, боже, ну мне всё равно! Но где это виданно, чтобы комнатную герань звали по имени?

– О, я обожаю давать предметам имена: это делает их похожими на людей!.. Откуда вы знаете, может быть растению обидно, что его называют просто «герань», а не по имени? Вот вам бы, к примеру, едва ли понравилось, если б кто-то всё время называл вас «женщина», а не по имени. Да, буду звать его «Бонни». А ту вишню под окном я назвала Снежная Королева! Потому что она – совершенно белая от цветов, будто из снега… Конечно, оно не всегда такое белое – это дерево, а только в период цветения. Но ведь можно представить, что оно вечно стоит в белоснежных одеждах!

– В жизни не сталкивалась ни с чем подобным, – бормотала Марилла, ретируясь в подвал за картофелем, подальше от этого маленького феномена, – она и впрямь интересная, как сказал Мэтью. Ловлю себя на том, что с нетерпением жду каждый раз продолжения её «историй». Она и меня околдовала, а Мэтью – ещё раньше. Тот взгляд, который он бросил на меня, говорил не менее красноречиво, чем вчера… Ах, если бы он был таким же, как остальные мужчины, прямо заявляющие о вещах, волнующих их!.. Тогда можно было бы и поспорить, и «уложить собеседника на обе лопатки»! Но что сделаешь, когда мужчина просто смотрит?

Энни вновь замечталась, спрятав подбородок в ладони и устремив взгляд в небеса. Такой её и застала Марилла, возвратившаяся из своего странствия в подвал. Пусть её посидит так до обеда!

– Мэтью, мне понадобятся кобыла и коляска! – сообщила брату Марилла. Мэтью кивнул и взглянул с состраданием на Энни. Марилла перехватила этот взгляд и сказала жёстко:

– Я собираюсь в Уайтсэндс, чтобы всё уладить. Возьму Энни с собой. Миссис Спенсер, вероятно, посодействует в отсылке её обратно, в Новую Шотландию. Я вернусь домой вовремя, чтобы ты не остался без чая, и подою коров.

И так как Мэтью ничего не ответил, у Мариллы создалось впечатление, что она лишь понапрасну тратит слова. Что может быть хуже, чем мужчина, который не отвечает? Разве что женщина, которая отвечает!

Мэтью запряг кобылу в коляску без лишних слов, и Марилла с Энни уселись в неё. Когда он открывал для них ворота, чтобы коляска могла выехать со двора, им, безотносительно к кому-либо из дам, была обронена следующая фраза:

– Мальчуган Джерри Буоте с залива приходил сюда сегодня утром, и я пообещал, что найму его на лето.

Марилла ничего не сказала, но так подхлестнула несчастную кобылу, страдавшую на старости лет ожирением и не привыкшую к такому обращению, что та со свистом пронеслась по дорожке на ошеломляющей для неё скорости. Марилла, обернувшись, посмотрела назад и увидела, как расстроенный Мэтью прислонился к воротам. Взгляд его был полон сожаления.

– Знаете, – сказала Энни доверительно, – я настроила себя так, чтобы получить удовольствие от этого путешествия. Собственный опыт мне подсказывает, что если заранее настроиться на удовольствие, – обязательно его получишь. Пока мы едем, я ни секундочки не стану думать о моём возвращении в приют. Буду занимать себя мыслями о езде. Ой, смотрите, какая чудесная ранняя дикая роза вон там! Наверно, это так приятно быть розой… Ах, если бы розы умели говорить! Они бы рассказали множество прекрасных историй!. И, не правда ли, розовый цвет – самый обворожительный в мире? Я люблю его, но не могу носить такие вещи. Рыжеволосые люди не носят розовый цвет даже в воображении. Кстати, вам не приходилось слышать о какой-нибудь девушке, чьи волосы были… такие же, как и мои, но… изменили цвет, когда она стала взрослой?!

– Нет, никогда о таком не слыхала, – немилосердно отрезала Марилла. – И, думаю, с вами такого не случится!

Энни тяжело вздохнула.

– Ну, значит, прощай, ещё одна надежда! «Жизнь моя – сплошное кладбище надежд!» Вообще-то, это не моя мысль: вычитала в одной книжке и теперь утешаю себя ею всегда, когда чем-то разочарована.

– Что-то, по-моему, не слишком утешительно! – буркнула Марилла.

– Да, но зато звучит так романтично, и я живо представляю себя на месте героини этой книги… Я без ума от романтических идей! А «кладбище надежд» – очень даже романтичный образ. Хорошо, что я наделена воображением!.. А сегодня мы поедем через Озеро Сверкающих вод?

– Если вы имеете в виду пруд Берри, то – нет, сегодня мы едем другой – прибрежной дорогой.

– Ну, это тоже неплохо, – мечтательно сказала Энни. – Она так же хороша, как её имя? «Прибрежная» – это довольно красиво, так же, как и Уайтсендс. Но ничто мне не нравится так, как Эвонли. Звучит, словно музыка!.. А далеко ещё до Уайтсендса?»

– Добрых пять миль. И если вам охота «почесать язычок», лучше уж расскажите мне о себе.

– Да стоит ли об этом? – с жаром воскликнула Энни. – Вот если б вы позволили обрисовать мой вымышленный образ.

– Оставьте его при себе! Меня интересуют только голые факты. Начните с начала. Где вы родились и сколько вам лет?

– Одиннадцать исполнилось в марте, – скромно сказала Энни, со вздохом принуждая себя выдавать «голые факты». – А родилась я в Болинброке, в Новой Шотландии. Моего отца звали Уолтер Ширли. Он учительствовал в болинброкской школе. А маму звали Берта, Берта Ширли. Правда, Уолтер и Берта – классные имена? Как здорово, что они так красиво звучат! Какой ужас, если бы отца звали, к примеру, Джедедия.

– Какая разница, как зовут человека, – лишь бы вёл себя прилично, – назидательно заметила Марилла, обнаружив в себе тягу к чтению морали.

– Не знаю, не знаю, – сказала задумчиво Энни. – В общем-то я читала в одной книге, что как розу ни назови, – она всегда будет благоухать одинаково. Но меня одолели сомнения на этот счёт… Не думаю, что роза сохранит свой прекрасный образ, если её станут называть «чертополохом» или «бешеным огурцом»! Возможно, мой отец и остался бы хорошим человеком, даже если б все вокруг начали назвать его Джедедией? Но… может он раздражался бы больше!.. Что касается моей матушки, то она тоже учительствовала, но когда вышла замуж – перестала преподавать: отец мой содержал семью. Впрочем, миссис Томас говорила, что за душой у этой пары романтиков не было ни гроша. Они проживали в обшарпанном жёлтом домишке в Болинброке. Я совсем не помню его, но тысячи раз себе представляла! Думаю, под окном росла жимолость, сирень – во дворе, а сразу за воротами – ландыши… Ну и, конечно, везде на окнах висели муслиновые занавески. Они создают такую тёплую атмосферу! Я родилась в том доме… Миссис Томас рассказывала, что была я такой невзрачной, худой и крохотной. Одни глаза, да и только! Но мама всегда считала меня очень красивой!.. А её мнению я доверяю куда больше, чем женщине, приходившей убираться у нас… Я рада, что доставила своей матери хоть какое-то удовольствие, и не так много разочарований, надеюсь!.. Жизнь её оказалась коротка. Умерла она от лихорадки, когда мне исполнилось три месяца. Как хотелось бы, чтобы она прожила подольше! Я ведь даже не успела выучиться слову «мама» и… назвать её этим именем! И отец мой скончался от лихорадки четырьмя днями позже! Так я осталась сиротой, и всё пошло прахом. Миссис Томас за голову хваталась, не зная, куда меня пристроить. Понимаете, никто даже тогда не хотел меня! Наверно, судьба у меня такая! И отец мой, и мать приехали издалека; никого в живых из родственников уже не осталось. Наконец, миссис Томас решилась оставить меня у себя, хотя она была бедна, и на шее у неё «сидел» вечно пьяный муж. Она водила меня за руку. Не знаете, может, когда детей водят за руку, они становятся лучше? Дело в том, что как только поведение моё оставляло желать лучшего, миссис Томас недоумевала, почему я так испортилась с тех пор, как она водила меня за руку…