Кинжал Клеопатры - Кэрол Лоуренс

передай мои наилучшие пожелания мистеру Беннетту. Я знала его отца – такой чудесный человек.

– Передам, благодарю, – сказала Элизабет. Она еще не виделась с богатым и эксцентричным издателем – Джеймсом Гордоном Беннеттом-младшим, не говоря уже о том, чтобы поговорить с ним, хотя ее не удивило, что миссис Астор его знала.

– Скажи ему, что у меня есть великолепное хрустальное пресс-папье в виде совы, которое я приобрела в Париже.

– Если увижу его, то обязательно скажу. – Одержимость мистера Беннетта совами была всем хорошо известна. Он носил запонки и булавки для галстука с совами, и ходили слухи, что он даже держал живых птиц в качестве домашних животных.

– О, и пожалуйста, передай своей матери, что я скоро навещу ее.

– Спасибо, обязательно передам, – сказала Элизабет, взглянув на Джека, который подмигнул ей. Все они были прекрасно осведомлены о значении данного жеста. Правила этикета в «приличном обществе» были жесткими и незыблемыми. Например, миссис Астор, как известно, никогда не «обращалась» к богатой семье Вандербильтов, считая их нуворишами[16] и, следовательно, не заслуживающими внимания со стороны семей «старых денег»[17], таких как Асторы. Таким образом, Вандербильты не считались частью приличного общества. Кэролайн Астор следовало дать разрешение стать самопровозглашенной королевой нью-йоркского общества.

– Я провожу вас до кареты, – сказал Джек.

– Я приехала не на карете, – ответила Элизабет. По правде говоря, у ее родителей карет не было. Они вполне могли себе их позволить, но ее отец считал это несерьезным расходом, предпочитал вкладывать деньги в то, что советовал его двоюродный брат, который работал на Уолл-стрит.

– Тогда я вызову вам кеб, – сказал Джек.

– Я предпочитаю ходить пешком.

– Тогда я…

– Простите меня, – сказала Элизабет, – но сколько вам лет?

– В июле следующего года мне будет семнадцать.

– И, поскольку сейчас август, значит, вам только недавно исполнилось шестнадцать.

Он нахмурился и потянул за узел на своем шелковом галстуке цвета лаванды.

– Как вам известно, джентльменам не следует спрашивать возраст у дам.

– Тогда я сама скажу. Мне двадцать два, что делает меня на шесть лет старше.

– Это не такая уж большая разница.

– Для такого молодого парня, как вы, – да.

Джек вздохнул.

– Девушки моего возраста утомительны. Их волнуют только красивые платья и балы. Почему я должен ждать, когда они повзрослеют?

– Потому что таков порядок вещей.

– Он мне совсем не нравится.

– Есть очень много порядков, которые и мне не нравятся, но миру безразличны наши прихоти.

– Теперь вы говорите, как моя мать.

Элизабет улыбнулась.

– Хорошего дня, мистер Джек Астор, – сказала она, протягивая ему руку.

Он взял ее и поцеловал, затем испытующе посмотрел на нее.

– Возможно, через несколько лет вы измените свое мнение.

– Не могу сказать, но уверена, что вы точно измените свое мнение.

– Уверяю вас, такого не случится.

– До свидания, – попрощалась Элизабет и свернула на широкую Пятую авеню.

– Надеюсь увидеть вас снова! – крикнул он ей вслед.

Она помахала, не оборачиваясь. Девушка повторяла себе, что его нетерпеливость была лишь проявлением подростковой влюбленности, но, несмотря на это, что-то в юном Джеке Асторе тревожило ее.

Глава 6

Он стоял у окна своей гостиной, глядя на город, раскинувшийся перед ним, как послушный любовник. Его сограждане сновали туда-сюда, полагая, что их жизни важны, что они что-то значат. Вытирая пот со лба, неся пакеты, зажатые под мышками, и держа сопливых детей на руках – все они были рабами привычек, условностей, мнений окружающих, думая, что могут управлять своей судьбой. Они трудились, потели, спали и ссорились на грязных, переполненных людьми улицах, потому что верили, что смогут облегчить свою участь, если только будут работать достаточно усердно. Они пересекли пенящиеся, охваченные штормами океаны и суровые, враждебные пустыни, чтобы высадиться на этом берегу, в надежде на будущее, о котором они едва осмеливались мечтать на своей родине. Они прибывали толпами, стаями, стадами, ордами – спасаясь от чумы, голода, преследований и нищеты. И высаживались, запыхавшиеся и измученные, в шумном порту Нью-Йорка.

Надежда на новое начало заложена в самом названии города – Нью-Йорк. Они считали, что, прибыв сюда, обеспечат себе светлое будущее. Но ему было виднее.

Налив себе чашку ромашкового чая, он отпил из хрупкой фарфоровой чашки с крошечными розовыми цветами, пока Клео терлась о его ногу. Он наклонился, чтобы почесать ее за ушками, и она лизнула его палец своим шершавым языком.

Город, который, как они верили, принял их, на самом деле пережевывал их и выплевывал, как ненужный мусор. Никакая упорная работа, усилия, амбиции и доброжелательность не помогут добиться успеха в городе, в котором так много зла и коррупции.

Он осознавал все это, и понимание такого положения дел давало ему власть над кроткими овечками, населявшими многолюдные и безжалостные улицы и переулки. Они считали, что такие адские дыры, как Файв-Пойнтс, Руж-Эллей и Уотер-стрит, не соответствовали такому доброму и всепрощающему городу. Но он знал, что они были его сердцем, и то, что там происходило – блуд, азартные игры, воровство, драки, бойни, – определяло жизнь в Нью-Йорке. Он был огромным, безличным и высосал бы из вас жизнь, не будь вы осторожными. Или же удачливыми, умными и богатыми. Большинство несчастных душ, которые вышли из переполненных пароходов на его берега, не имели ничего из этого.

Допив чай, он вытер рот накрахмаленной салфеткой из белого льна. Бедолаги за его окном спешили в пивные бары и таверны или же в бакалейные лавки на углу, в которых торговали дешевым спиртным. Они стремились смыть с себя грязь прошедшего дня кружкой эля, рюмкой виски или стаканом джина.

Но он не пил, не курил и не посещал опиумные притоны, спрятанные в тускло освещенном подвале на Мотт-стрит. Он сохранил свое тело незапятнанным, его разум отточен годами привередливой жизни, чтобы вознести его над смердящей толпой и зловонными улицами. Вздохнув, он отвернулся от окна и неторопливо направился на кухню. Всегда верная Клео последовала за ним по пятам.

Нью-Йорк был мрачным, грязным и опасным. И он был его игровой площадкой.

Глава 7

– Что она сказала? – затаив дыхание, спросила мать Элизабет, расхаживая перед эркером, выходящим на Пятую авеню. Элизабет зашла переодеться, и ее рассказ о встрече с миссис Астор привел Катарину в замешательство. Теперь ее мать делала то, что и всегда, когда была взволнована или встревожена, – ходила взад-вперед, заламывая руки. – Скажи мне точно, что она сказала! Не утаивай