Голем. Книга 2. Пленник реторты - Руслан Мельников

— Господин курфюрст редко ошибается, — после долгой паузы произнес наконец Фридрих.

Дипольд больше не слышал в его тоне прежних солдафонских ноток. Посеченный в битвах ветеран говорил обычным человеческим голосом. Голосом умудренного наставника, дающего дружеский совет.

— Я привык ему доверять, — говорил старый гвардеец. — И я прошу вас не упрямиться, а тоже полностью довериться его сиятельству. Поверьте, он не желает вам зла. Господин курфюрст любит вас, как только может любить отец сына. Возможно, он показывал свою любовь не часто, но это так. И все, что делается сейчас, делается ради вашего блага.

Еще пауза. Еще уточнение:

— И ради блага Остланда, разумеется.

Снова — недолгое молчание.

— И ради блага империи тоже.

«Ну, кто бы сомневался! — усмехнулся про себя Дипольд. — Куда же без блага империи, во главе которой скоро встанет мой батюшка-благолюб».

Вслух он сказал иное.

— Видишь ли, Фридрих, то, что, по мнению отца, хорошо для империи, не всегда устроит меня, — дрожащим голосом, едва сдерживая подступающую ярость, произнес Дипольд. — А потому я предпочитаю сам добиваться своего счастья. Я лучше отца и, уж несомненно, лучше тебя знаю, в чем сейчас заключается для меня наивысшее благо. Месть — вот в чем. Месть за унижения и позор, который довелось пережить некоему благородному пфальцграфу по прозвищу Славный.

— Месть следует вершить на холодную голову, ваша светлость, — заметил Фридрих.

— Карлу Осторожному — возможно. Но не мне. Моя месть горяча, как раскаленный в кузнечном горне клинок, и со временем становится лишь горячее. Если ее не залить кровью, если не остудить ее, она — я чувствую это! — сожжет меня изнутри. Сожжет и испепелит. Сгрызет и пожрет. Мне этого не нужно. Так что, пока отец раскачивается, я намерен мстить. Альфреду Чернокнижнику. Лебиусу Прагсбургскому. Всей Оберландмарке. Равно как и тем, кто по своей или чужой воле пытается мне в этом воспрепятствовать. Подумай об этом, Фридрих, крепко подумай. Твой господин стареет. А со стариками… даже с осторожными стариками, даже со стариками-курфюрстами, даже со стариками-императорами… а с императорами — так, пожалуй, в особенности, всякое может случиться. Разное может случиться. Я же молод. И я умею ценить верность не хуже отца. И оказанных услуг я не забываю. А потому очень прошу тебя, Фридрих, не становись у меня на пути. Дай мне возможность уехать сейчас, чтобы не жалеть о своем упрямстве потом.

— Ваша светлость никуда не поедет, — сухо ответил гвардеец. — По крайней мере, до возвращения его сиятельства.

Ох, до чего не хотелось бы!.. Видит Бог, Дипольду вовсе не хотелось прибегать к последнему, крайнему средству. К постыдному, внезапному удару без предупреждения, без надлежащего вызова. Но, видимо, средства этого не избежать. Только так он мог избавиться от навязчивой опеки, от присмотра, сковывающего руки.

Одолеть опытного ветерана-гвардейца в честном поединке никаких шансов нет — это Дипольд понимал прекрасно. Что ж, ради высшей цели… ради святой мести он готов был поступиться даже законами чести. В конце концов, с ним ведь тоже поступили бесчестно. Разве нет?

— Я вижу, с тобой говорить бесполезно, Фридрих, — с тяжким вздохом разочарования выдавил Дипольд. — Ладно, пусть будет по-твоему. Подожду отца, а уж там как сложится…

Пфальцграф понурился, сгорбился, опустил плечи, усыпляя бдительность гвардейца. С видом полной покорности мерзавке-судьбе Дипольд медленно отвернулся и от бойницы, и от стража. И…

И резко, стремительно повернулся снова.

А вот так?!

Еще в развороте Дипольд вырвал из ножен меч — стремительно, молниеносно.

А вырвав — ударил. Как казалось — внезапно, неотразимо. Рубанул что было сил. В невозмутимое, иссеченное морщинами и шрамами лицо отцовского трабанта.

Зь-зь-зьвяк!

Звон и скрежет. Словно из воздуха между клинком пфальцграфа и лицом Фридриха возник меч гвардейца. Как?! Когда?! Откуда?! Этого Дипольд ни заметить, ни понять не успел. Но и отступать он не собирался. Некуда было уже отступать. Да и не хотелось.

И вновь — знакомая кровавая пелена перед глазами.

Жгучая злость и ярость, заставляющие дрожать каждый мускул.

Дипольд ударил снова. Но это так, отвлекающий удар. Потом — смена позиции, выпад с хитрым финтом.

Звяк! Звяк! Клинок Фридриха на долю мгновения опережал меч пфальцграфа и неизменно оказывался в том самом месте, где быть его не должно.

Звяк! Звяк! Звяк! Дипольд, взрыкивая от бессильного гнева, рубил и колол.

Звяк! Звяк! Гвардеец пока лишь оборонялся. Но делал это мастерски. Да, Карл Осторожный знал, кого следует брать в телохранители. И кого приставлять к непокорному сыну с горячим и непредсказуемым норовом.

Проклятье! То, на что так рассчитывал Дипольд — неожиданность нападения, не сработало. Он отскочил, тяжело дыша, приноравливаясь, с какого боку напасть снова.

— Будьте любезны, уберите оружие, ваша светлость, — холодно попросил гвардеец. Дыхание его было ровным и размеренным. Похоже, Фридрих не поддавался ни чувствам, ни усталости. Действительно, не человек — голем, закаленный годами битв и тренировок! — В противном случае я вынужден буду вас обезоружить до приезда его сиятельства.

— Да? В самом деле? — Дипольд ощерился. — Только обезоружить? Убивать меня, как я понимаю, тебе не велено. Ну что ж, Фридрих, тогда давай продолжим. Я могу убить тебя, ты меня убить не можешь. И как, по-твоему, чья возьмет?

— Моя, ваша светлость, — спокойно ответил Фридрих. — Вы хороший воин, но вы слишком горячи. К тому же у меня в подобных делах несравнимо больше опыта. Больше прожитых лет за плечами. И сражений много больше, чем турниров на вашем счету. А потому не принуждайте меня…

Дипольд принудил. Он атаковал снова. Нечеловеческое — звериное рычание взбешенного пфальцграфа. Свист рассекаемого воздуха. Звон стали о сталь.

— …забирать силой…

Еще звон. И еще.

— …ваше оружие.

Говорить и фехтовать одновременно способны немногие. Только лучшие из мечников. Тем более так невозмутимо говорить. И так хладнокровно фехтовать. Не сбивая дыхания, не допуская ошибок.

Фридрих мог. Умел. И, как оказалось, не только это.

Звяк!

Хруст. Вскрик.

Выбитый мощным ударом сверху вниз, под самый эфес, клинок Дипольда летит на каменные плиты. Сам пфальцграф невольно хватается за кисть правой руки. Нет, не перелом, не вывих, не разрыв хрящей и связок. Но боль — жуткая. И рука — пуста.