Алмазный огранщик. Будда о том, как управлять бизнесом и личной жизнью - Майкл Роуч

Для иллюстрации этой идеи о скрытом потенциале приведу простой пример из деловой жизни, касающийся недвижимости.

Когда мы ещё только начинали в «Андине», то снимали на правах субаренды пару комнат в офисе ювелирной компании ближе к центру, рядом с «Эмпайр Стейт Билдинг». Хозяева — Офер и Ая - помещались в каморке рядом с чуть большей перегороженной комнатой, где вокруг большого стола сидели Уди (спец по алмазам), Алекс (ювелир-дизайнер), Ширли (компьютерная барышня) и ваш покорный слуга. На длинной стороне стола сортировались алмазы; на углу его в компьютер вводились счета. Ну а я на другом углу висел на телефоне, пытаясь разузнать, как зовут секретарей крупных покупателей драгоценностей, чтобы мы могли обращаться непосредственно к первым лицам.

Весь наш ассортимент состоял из пятнадцати колец, изображённых на одной фотографии; Офер и Ая бегали повсюду и всем его показывали. На них весело было работать, потому что, ничего не зная о бизнесе в Америке, они парадоксальным образом обладали гораздо более творческим подходом. Их вообще не беспокоило, что некоторые приёмы здесь не работают (и те вдруг срабатывали), а некоторые вещи категорически запрещено делать (типа заявиться в футболке техасского клуба Далласские Ковбои на встречу с администрацией одной из крупнейших сети магазинов в мире).

Офер любил войти и ошарашить нас очередным вопросом об Америке такого рода: «Тут вот в календаре сказано, что завтра День сурка. Это ваш национальный праздник? Ребята, вы собираетесь брать в этот день выходной? Должны ли мы оплатить вам его?» Иногда мы отвечали: «Да, это очень важный праздник в Америке».

С другой стороны, они не могли понять, с какой стати кто-то норовит уйти домой раньше 11 часов вечера, и чаще всего мы работали до этого времени, а то и позже. Моя ежедневная поездка в загородный монастырь занимала около двух часов, и поэтому я всегда приезжал домой около часа ночи, чтобы в шесть уже быть на ногах для возвращения в город.

Алмазы и ювелирные изделия прибывали к нам с израильской фабрики и сразу поступали к покупателю. Похоже, люди думали, что у нас есть собственные производственные мощности, но зачастую всё сводилось к беготне из центра на угол Пятой авеню и 47-й улицы в бронированный офис компании «Бринкс» и обратно, срыванию лишних наклеек с упаковки, прибывшей из Тель-Авива, наклеиванию на коробку нашего фирменного лейбла с именем заказчика и её доставки в офис этажом выше.

Помню один ужасный случай, когда мне пришлось открыть одну из таких коробок, чтобы разделить её содержимое между двумя покупателями. Внутри коробки лежала внушительная связка алмазных перстней из так называемого медного золота! Я побежал назад в центр в район тридцатых улиц с этим товаром, который вызвал бешеное количество телефонных звонков на Ближний Восток. Проблема в том, что 14-каратное золото можно сделать по-разному. В золотой каратной системе (в отличие от алмазной) число двадцать четыре означает чистое золото. Оно слишком мягкое для ювелирных изделий, и при нормальной носке 24-каратный перстень просто разваливается. Поэтому мы примешиваем различные металлы, чтобы сделать его твёрже.

Если такая смесь на четверть состоит из других металлов, то кольцо считается 18-каратным. В США разрешены сплавы в восемнадцать, четырнадцать и десять золотых каратов. Металл, который добавляется, чтобы сделать кольцо твёрже, определяет и его окончательный цвет: например, от никеля золото становится светло-жёлтым, а от меди — ярко-красным. Комбинируя примеси, получают и другие оттенки.

Американцам чаще всего нравится светло-жёлтая гамма, азиаты обычно предпочитают золото тёмных оттенков, а многие европейцы — чисто медное, или червонное, золото. Эта партия колец была отлита по ошибке в европейском цвете.

Это воспоминание о ранних годах нашей компании я храню в памяти более других: как наша команда из трёх-четырёх человек очертя голову рванула тогда в центр, на завод гальванических покрытий, как мы уговаривали его владельца поторопиться с нанесением дополнительного слоя жёлтого (очень дорогого) золота поверх червонного. И вот мы с моими будущими мультимиллионерами сидим за столом вместе с пятнадцатью пуэрториканскими девушками. Офер и Ая пытаются перекричать друг друга на иврите, обсуждая инструкции, а девушки вторят им на испанском — никто из них не может понять, зачем нужно золотить золото. Но уже очень скоро мы сидим плечом к плечу, ссутулившись над этими алмазными перстнями, и покрываем их специальным составом, который защитит те части, которые мы не хотим золотить.

Потом на свой страх и риск мы завели собственную фабрику.

Помещение было почти такое же — комната с голым цементным полом на манхэттенской улице, разделённая огромными стенами в виде железных решёток. Был там и наш первый настоящий подвал.

И здесь есть что вспомнить! Например, как в ночь переезда мы распороли ковер и ползали вокруг на четвереньках, собирая крошечные алмазные осколки, которые обронили за последние месяцы работы (их набралось несколько сот). Или как наша сотрудница случайно заперлась в новом подвале на всю ночь, а её муж всё интересовался, до какого же времени мы всё-таки работаем. Как я вкалывал до седьмого пота в одном и том же, единственном (шерстяном) костюме среди влажного ньюйоркского лета, потому что мой лама требовал, чтобы я никогда не забывал играть свою роль, — мне полагалось носить костюм каждый день, не помышляя снять его или хотя бы ослабить галстук.

Прошло что-то около шести месяцев на нашей новой фабрике, и пора было принимать решение о новом переезде. Мы были на распутье.

Переезжать нам в Алмазный район или нет? Что, если мы арендуем большие площади, а заказов станет меньше? Что, если мы снимем маленькое помещение, а заказы придут большие — как нам тогда их выполнить?

В результате мы заняли около половины этажа небольшого обветшалого дома, примыкающего к основному району, — это был компромисс между риском прогореть на большом помещении и безопасностью дешёвой аренды. Я руководил сам собой в Алмазном отделе (самой маленькой комнатушке), иногда работал в отделе сортировки (скромной комнате, которая служила ещё и приёмной), а бывало, что и в подвале (маленьком саркофаге, где стоя могли разместиться две мумии). Производство располагалось в самой большой комнате, в углу которой сидел одинокий полировщик.

Почти за год мы удвоили уровень продаж (это повторялось потом в течение около десяти лет), и возникла настоятельная необходимость расширить пространство, пусть даже с риском. Ведь мы буквально сидели друг у друга на голове. Бытовала шутка, что каждому дюйму, который ты занимаешь, соответствовала тысяча долларов зарплаты; на мою долю приходилось тогда дюймов пятнадцать. Из соображений безопасности мы не могли пускать вовнутрь поставщиков алмазного сырья, и потому нам приходилось заключать сделки, стоя снаружи между фойе (которое называлось «западня») и приёмной, чтобы другие алмазные дилеры не слышали первоначальную цену, которую мы давали.

Представьте, каково это — стоять в маленьком, слабо освещённом коридоре с небольшим свёртком, наполненном тысячами крохотных алмазов, стараясь перекричать шум шлифовального цеха за спиной (да так, чтобы тебя не услышали сидящие прямо перед тобой люди), высчитывая суммарную закупочную стоимость, завлекая оппонента расценками и слегка подвигаясь в цене ему навстречу. Ваш оппонент делает то же самое, и всё это часто напоминает дуэль на рапирах в деревенском сортире.