"Орлы Наполеона" - Александр Григорьевич Домовец

галстук-бабочку, одёрнул рукава новой визитки, специально сшитой к поездке.

— Да я вроде и не волнуюсь, не барышня.

— И правильно. Всё, как обычно. Только люди вокруг говорят по-французски и до дома три тысячи вёрст киселя хлебать…

В зале стоял сдержанный гул. Ожидая открытия, люди переговаривались и с нетерпением разглядывали работы издалека (одна дама предусмотрительно захватила даже театральный бинокль). Между картинами на стенах и публикой поместили барьер — стойки с натянутой между ними ленточкой, торжественно разрезать которую предстояло министру и Белозёрову. Мраморных богов из помещения на время убрали.

Намётанным взглядом художника Сергей выхватывал из толпы отдельные лица. Вот солидный человек об руку с дамой, — хорошо одетые буржуа. Вряд ли ценители искусства, скорее, пришли поглазеть на русского живописца. Вот из-за спины репортёра с фотокамерой выглядывает молодой человек в потрёпанном костюме, но с цветком в петлице; лицом бледен, глаза горят интересом. (Возможно, и сам художник, — из тех, кто обитают на Монмартре.) Вот целая группа, трое крепких мужчин в невыразительных тёмно-серых пиджаках. Стоят плечом к плечу, терпеливо ожидая открытия выставки…

Распахнулась боковая дверь, и в зал вальяжной походкой вошёл осанистый человек с внушительным животом, упакованным в просторный чёрный фрак. Судя по тому, что следом почтительно семенил директор академии мсье Боннар, это и был долгожданный министр Легат. Сергей решительно пошёл навстречу. За ним следовали переводчики — Долгов и Марешаль.

Министр протянул Белозёрову руку и с чувством произнёс несколько фраз.

— Господин министр рад познакомиться с выдающимся русским художником господином Белозёровым и надеется, что его выставка в стенах прославленной академии пройдёт с успехом, — перевёл Марешаль.

— Я благодарю господина министра за добрые слова и в свою очередь надеюсь, что выставка моих работ послужит сближению наших народов, — отчеканил Сергей.

На этот раз перевёл Долгов — быстро и чётко.

Кивнув, министр подошёл к загодя установленному пюпитру (по бокам стали Боннар и Белозёров), положил на него небольшой лист бумаги и заговорил. Стоявший позади Сергея Марешаль тихо пояснял:

— Приветствует собравшихся любителей живописи… говорит о вас, дескать, крупный русский мастер, президент академии художеств… выставка символизирует стремление наших народов к дружбе и сближению… время диктует необходимость забыть о трудных страницах в истории взаимоотношений России и Франции… В общем, протокольная речь.

Закончив под шелест аплодисментов, министр отошёл к Боннару и жестом пригласил Белозёрова занять место за пюпитром. Сбоку стал Долгов.

— Я от души приветствую всех, кто сегодня участвует в открытии выставки современной русской живописи, — начал он переводить речь Сергея. — Отрадно, что она пройдёт именно здесь, в сердце Парижа, на улице Бонапарта, в знаменитой Академии изящных искусств…

И тут произошло неожиданное.

Из толпы раздался громкий возглас, перебивший Белозёрова. Резкий голос выкрикнул какие-то фразы, прозвучавшие зло и нетерпеливо. В зале ахнули, зашептались. Сергей в недоумении оглянулся на Долгова. Некоторые слова он разобрал, но в целом…

— Что случилось? — спросил негромко. — О чём крик?

Долгов помедлил.

— Говорит, что русскому нечего делать в сердце Парижа. Тем более на улице Бонапарта, — ответил сквозь зубы, чуть побледнев.

Кричавший выскочил из толпы и взмахом руки оборвал торжественную ленту. Это был один из серопиджачной троицы, замеченной Сергеем перед началом церемонии. Теперь он стоял лицом к лицу с художником. С ненавистью глядя на Белозёрова, процедил какие-то слова и замахнулся с явным желанием влепить пощёчину.

Но Долгов успел раньше.

С неожиданной быстротой он перехватил занесённую руку, рывком развернул обидчика к себе и сильным ударом в челюсть отправил на пол. Тот рухнул с болезненным воплем, однако, мигом вскочив на ноги, вновь замахнулся. И опять полетел на драгоценный паркет академического зала, получив на сей раз крепкий тычок основанием ладони в нос. Остался лежать со стоном.

"Ох, и больно же ему сейчас", — отстранённо подумал Сергей. Внутри всё клокотало. Сам он, внешне невозмутимый (только гатчинский шрам побелел), стоял со сложенными на груди руками, разрываясь между желанием пнуть нападавшего (за что, собственно, тот хотел дать оплеуху?) и пониманием, что делать этого не надо. Статус и миссия… Ну, невместно президенту русской академии бить француза у него в гостях, — не четырнадцатый же год. А так хочется…

— Не вмешивайтесь, Сергей Васильевич, — умоляюще произнёс ставший рядом Фалалеев, зорко поглядывая по сторонам. — Нельзя вам драться, уже не гусар, чай…

Краем глаза Сергей вдруг уловил некое движение. Сбоку набегали двое других мужчин из той же троицы. Судя по разгорячённым, свирепым лицам, — с тем же намерением, что и пострадавший товарищ. И Сергей понял, что драться всё же придётся.

Однако совершенно неожиданно в бой вступил Марешаль.

Быстрым движением он сильно ударил первого из нападавших носком ботинка в голень. И тут же, без передышки, точно пнул второго пяткой в пах. Всего несколько секунд — и оба, уже обезвреженные, валяются на полу, с воем держась за пострадавшие места… Сергей остолбенел. А Марешаль изящным движением поправил растрепавшиеся волосы и как ни в чём не бывало повернулся к нему.

— Боюсь, мсье Белозёров, открытие выставки получилось чересчур воинственным…

— Это точно, — процедил Сергей, переводя дух. (Словно сам дрался.) Бросил взгляд на пол, где мешками с мукой валялись молодчики, трудно приходившие в себя после сокрушительных побоев.

Невесть откуда вынырнувшие неприметные люди быстро подняли незадачливых драчунов, с профессиональной сноровкой завернули руки за спины и буквально выволокли из зала.

— Vive l’Empereur! — отчаянно выкрикнул один из молодчиков уже на пороге, и двое других нестройно повторили за ним эту короткую фразу.

Тут переводчик не требовался. И так ясно, что "Да здравствует император!" Толпа загудела — то ли осуждающе, то ли одобрительно. Не разобрать.

— Сюрте проснулась, — прокомментировал Марешаль, глядя вслед неприметным людям и кривя губы в недоброй улыбке. — Как это говорят в России… на готовенькое прибежали, вот. Пару минут назад они что-то не торопились…

Сергей с холодком в груди вспомнил Ефимова, сомневающегося, можно ли в полной мере доверять Сюрте, будет ли она лояльно сотрудничать с русскими или пойдёт на поводу у проникших в службу бонапартистов… Так ли, сяк ли, — эти молодцы пресечь провокацию не спешили. И если бы не доблесть Долгова с Марешалем, всё могло бы закончиться намного хуже с его, Сергея, участием, — недопустимым.

Во время потасовки директор Боннар на всякий случай мужественно прикрывал своим тщедушным телом отскочившего подальше министра. Теперь Легат, отстранив директора, шагнул к Сергею и величественным жестом протянул ладонь.

— Браво, мсье Белозёров! Вы были неподражаемы, — быстро перевёл Марешаль.

— Я? Но я же ничего не сделал, — несколько растерянно откликнулся Сергей, простоявший всю драку со скрещёнными на груди руками.

Вы сделали