"Орлы Наполеона" - Александр Григорьевич Домовец

да… Главное же, выставку как публичное межгосударственное мероприятие им сорвать не удалось. А поездка мсье Белозёрова en plein air[7] является делом приватным, никому не интересным. В провинциальной глуши бонапартистам делать просто нечего.

— Ну, дай бог…

На том пока и расстались. Фалалеев с Долговым отправились в банк менять рубли на франки, а Белозёров с Марешалем поехали на выставку.

Была у Сергея привычка приходить инкогнито на собственные экспозиции и неузнанным бродить по залу, наблюдая, как откликаются люди на его работы. Несолидно, забавно даже, но вот поди ж ты… Так хочется увидеть вдруг застывшего у картины зрителя, взгляд которого прикован к твоему полотну. Ощутить его интерес, его сопереживание… Есть ли большее счастье и награда для художника?

В этом смысле Сергей вернулся с выставки вполне вознаграждённым. И зрителей было много, и картины разглядывали увлечённо, и книга отзывов полнилась добрыми записями.

В просторном кабинете с задёрнутыми шторами, под уютный треск поленьев в большом камине, как и две недели назад, беседовали двое хорошо одетых мужчин.

— Что за инцидент произошёл на открытии выставки русской живописи? — сухо осведомился тот, кто постарше.

— Кучка оголтелых бонапартистов попыталась со-рвать церемонию, — невозмутимо ответил тот, кто помладше, сидевший в почтительной позе на краешке кресла. — Выкрикивали оскорбления в адрес России, славили императора… К счастью, их вовремя скрутили, и открытие состоялась.

— Боже, какие идиоты…

— Совершенно с вами согласен.

Старший раздражённо пожевал сухими узкими губами.

— Надеюсь, наш друг господин Белозёров не пострадал?

— Никоим образом.

— Ну, слава богу… Необходимо обеспечить его безопасность. Полнейшую. Чтобы ни один волос не упал с головы, слышите?

Младший уверенно кивнул.

— Не беспокойтесь. Завтра Белозёров уезжает в глухую провинцию на этюды. Там он будет в полной безопасности. Мы позаботимся.

— Полагаюсь на вас. — Старший откинулся в кресле и задумчиво посмотрел на пламя камина, жарко освещавшее комнату. — Он нам нужен, очень нужен…

Интерлюдия

(27 июля 1830 года)

Древний дворец французских королей Сен-Клу знаменитому Версалю сильно уступал. Не тот масштаб, не та пышность, не то величие. И всё же Карл Десятый своей резиденцией сделал именно его. Выстроенный в итальянском стиле, небольшой дворец был уютен и красив. К тому же его окружали восхитительные сады и парки, созданные гением Ленотра[8]. Одного взгляда на прелесть цветов и деревьев, на сочную зелень газонов, на ажурные струи фонтанов было довольно, чтобы понять и оценить выбор монарха.

Именно здесь, в Сен-Клу, Карл Десятый второго дня подписал четыре ордонанса[9]. Введение цензуры, роспуск недавно избранной палаты депутатов, ограничение избирательного права — таково было содержание документов, призванных укрепить королевскую власть, чья сила была изрядно подорвана дерзостью парламента и свободолюбием народа. Вчера указы появились в газетах. И сегодня Карл, скрывая волнение, принимал у себя в кабинете доклад о реакции общества на ордонансы. Докладывал министр внутренних дел граф Лабурдоннэ.

— Увы, ваше величество, события развиваются так, как и следовало ожидать, то есть наихудшим образом, — бесстрастно говорил граф, застывший в почтительной позе.

Одному богу известно, чего стоило это внешнее спокойствие. Больше всего министру сейчас хотелось ударить кулаком по столу и заорать, что он предупреждал, что он был против этих ордонансов, что закручивание политических гаек — прямой путь к новой революции, когда и старая-то с её ужасами не забыта.

— Я жду подробностей, — решительно сказал Карл.

— Слушаюсь, ваше величество… С утра, после выхода газет с документами, в центре Парижа начал толпиться народ. Студенты Сорбонны в количестве нескольких сотен человек устроили демонстрацию протеста против ордонансов. Сейчас город фактически во власти возмущённых парижан. Лувр и Тюильри блокированы. Приехать к вам я смог лишь с трудом. Да и, откровенно говоря, разъезжать сейчас по Парижу небезопасно. Люди вооружаются. Появились первые баррикады.

Карл стиснул зубы — до желваков, до скрежета.

— О, французы! Когда же вы набунтуетесь? — пробормотал еле слышно. И уже громко спросил: — Что Полиньяк[10]? Каковы его действия?

Лабурдоннэ помедлил. Предстояло сообщить самое неприятное… нет, не так: самое плохое. Опасное.

— Герцог действовал решительно, — сказал нехотя. — По его приказу на улицы вывели войска с приказом рассеять бунтовщиков. Однако народ сопротивляется, и сопротивляется яростно. Фактически в городе начались бои. С обеих сторон есть убитые и раненые. И что хуже всего…

— Ну, говорите же!

— Мои агенты докладывают, что в некоторых районах Парижа солдаты братаются с бунтовщиками и переходят на их сторону. Таких случаев уже много.

Не веря собственными ушам, король приподнялся.

— Что? — придушенно вскрикнул он. — Мои войска мне изменяют? После всего, что я сделал для армии? Этого не может быть!

— Но это так, ваше величество. Боюсь, вы переоценили верность армии.

Карл упал в кресло и закрыл лицо руками.

Министр, не спавший всю ночь, чувствовал себя разбитым. Каково же сейчас королю?.. Каково ощущать, что под тобой зашатался трон, доставшийся на излёте лет ценой тяжких испытаний?

Свою бурную юность, отмеченную попойками, многочисленными интрижками и карточными долгами, Карл (в ту пору граф д’Артуа) провёл в Версале, под нестрогой рукой старшего брата — Людовика Шестнадцатого. С первыми раскатами революционного грома аристократы начали покидать Францию, и граф был одним из них. Впереди его ожидали долгие годы эмиграции.

Зрелость будущего Карла Десятого прошла в скитаниях по европейским дворам, в усилиях по сколачиванию внешних антиреволюционных коалиций, в организации внутренних мятежей и восстаний против Робеспьера[11] и его якобинской[12] шайки. И лишь спустя четверть века, уже после падения Наполеона, Бурбоны[13] смогли вернуться во Францию. Престол под именем Людовика Восемнадцатого занял старший из них, граф Прованский. После его смерти, уже на пороге старости, Карл наконец-то был коронован. Случилось это шесть лет назад. И вот теперь… А, собственно, что теперь?

Со смятением Карл справился быстро. Его часто упрекали в ограниченности, в слепом желании вернуть Францию к старым порядкам, но никто не мог отказать королю в энергии и решительности — слишком хорошую школу прошёл бывший граф д’Артуа за десятилетия борьбы.

— Непостижимо, — негромко сказал он, хмурясь. — Как получилось, что мятеж разгорелся с такой быстротой? Кто зачинщики?

— Их надо искать в рядах либеральной оппозиции, ваше величество. Это если говорить формально.

— А если по существу?

— Есть на этот счёт кое-какие соображения, сир[14]. Готов поделиться, хотя за верность догадок не ручаюсь. Слишком мало сведений.

— Вы меня заинтриговали, — мрачно произнёс Карл. — Говорите же.

Лабурдоннэ выдержал паузу, собираясь с мыслями.

— Как вы знаете, два месяца назад начала выходить оппозиционная газета "Националь", — заговорил