Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович

– И-их, бабоньки-и! – от избытка чувств взвизгнул он, но егоуже никто не мог слышать. Въехав в деревню, телега скрылась за поворотом, итолько белая пыль долго еще висела в нагретом воздухе.

Все это подействовало на Чонкина самым приятным образом. Оноперся на винтовку, и вовсе не дозволенные уставом мысли насчет женского поланачали овладевать им. Он по-прежнему все поглядывал вокруг себя, но теперь ужене просто так, не совсем без смысла, теперь он искал нечто совершенноопределенное.

И нашел.

В ближайшем от себя огороде он увидел Нюру Беляшову, котораяпосле дневного отдыха снова вышла окучивать картошку. Она мерно махала тяпкой иповорачивалась к Чонкину разными сторонами. Он пригляделся и по достоинствуоценил ее крупные формы.

Чонкина сразу к ней потянуло, но он посмотрел на самолет итолько вздохнул. И снова стал ходить вдоль самолета. Несколько шагов туда,несколько шагов обратно. Но «туда» шагов почему-то получалось все больше, аобратно все меньше, и в конце концов он уткнулся грудью в забор из длинныхкривых жердей. Это произошло для него самого настолько неожиданно, что,встретившись с вопросительным Нюриным взглядом, Чонкин понял, что долженобъяснить как-то свой поступок, и объяснил его так.

– Попить охота, – сказал он и для убедительности ткнул себяпальцем в живот.

– Это можно, – сказала Нюра, – только вода у меня теплая.

– Хоть какая, – согласился Чонкин.

Нюра положила тяпку в борозду, пошла в дом и тут жевернулась с ковшиком из черного железа. Вода была, правда, теплая, невкусная,она пахла деревянной бочкой. Чонкин отпил немного, а остаток, нагнувшись,выплеснул себе на голову.

– И-эх, хорошо! – сказал он с преувеличенной бодростью. –Верно я говорю?

– Ковшик на сучок повесьте, – ответила Нюра, снова берясь затяпку.

Встреча с Чонкиным ее тоже взволновала, но она не подалавиду и стала работать, ожидая, что он уйдет. А ему уходить не хотелось. Он постоялеще, помолчал и задал вопрос сразу по существу:

– Одна живете или с мужем?

– А вам зачем знать? – спросила Нюра.

– Из интересу, – ответил Чонкин.

– Одна или не одна, вас это не касается.

Этот ответ удовлетворил Чонкина. Он означал, что Нюра живетодна, но девичья гордость не позволяет ей отвечать прямо на такие вопросы.

– Может, помогти? – предложил Иван.

– Не надо, – сказала Нюра, – я уж сама.

Но Чонкин уже перекинул через забор винтовку и сам пролезмежду жердями. Нюра сперва поотнекивалась для приличия, а потом отдала Чонкинусвою тяпку, а себе принесла из хлева другую. Вдвоем дело пошло веселее. Чонкинработал легко и быстро, чувствовалось, что не первый раз занимается он этимделом. Нюра сперва пыталась за ним угнаться, но потом, поняв, что попытка этанесостоятельна, безнадежно отстала. Когда они остановились для перекура, оназаметила ему с любопытством:

– Сами, видать, деревенские.

– Неужто заметно? – удивился Чонкин.

– Как не заметить, – сказала Нюра, смущенно потупясь. – Унас тут городские были, помогать приезжали. Так иной раз стыдно смотреть. Тяпкув руках держать не умеют. Интересно, чему их там в городах учат?

– Известно чему, – сообразил Чонкин. – Сало деревенскоежрать.

– То-то и есть, – согласилась Нюра.

Чонкин поплевал на ладони и принялся опять за работу. Нюра,идя следом, нет-нет да и поглядывала украдкой на нового своего знакомого. Она,конечно, сразу заметила, что и ростом он не очень-то вышел, и лицом не из самыхкрасавцев, но ей при ее затянувшемся одиночестве и такой был хорош. А Чонкин,она приглядела, парень сноровистый и с ухваткой, для хозяйства, сразу видно,полезный. И он нравился ей все больше и больше, и в душе ее даже затеплилосьчто-то похожее на надежду.

Нюра была совсем одинока. Более одинокой женщины не было вовсей деревне, не считая бабы Дуни, но у той жизнь уже подходила к концу, а Нюреедва исполнилось двадцать два года. Жизнь в самом расцвете, но для замужествавозраст, пожалуй, уже и великоват. Другие, кто порасторопней, постаралисьвыскочить до двадцати да уже и детей понарожали (у Нюриной ровесницы ТайкиГоршковой зимой третий мальчишка родился). И не обидно, была бы хуже других, ато ведь нет. Ни лицом, ни фигурой бог не обидел, красавицей, может, и не была,но и уродиной никто не считал. Уж на что Нинка Курзова от рождения недостатокимела – пятно в пол-лица, а и та нашла свое счастье, вышла замуж за Кольку исейчас ходила на четвертом или на пятом месяце.

Не одна Нюра, конечно, в девках сидела, но у других хотьбыли либо родители, либо братья и сестры, либо еще кто, а у нее – никого. Былидва брата старших – она их не помнила. Один трех лет от роду во время пожарасгорел, другой, побольше, от сыпного тифа помер.

Мать Нюры померла четыре года назад. До этого два годажаловалась на поясницу – все ее что-то ломало да горбило, от застуды ли, оттяжелой ли работы – кто его знает. Может, ей полежать надо было, отдохнуть, дакак полежишь, когда бригадир каждое утро чуть не силком на улицу выволакивает –надо работать. И свое хозяйство тоже – большое ли, малое, а дело всегданайдется. К фельдшеру сходить, а он за семь верст, в Долгове. Семь верст тудада семь обратно. А лечение у него одно: на ночь ноги в горячей воде попарь ипод ватное одеяло. К утру, мол, пройдет. Освобождения, если жару нет, недобьешься. Если, мол, всем освобождение давать, кто тогда будет работать?

Когда матери совсем худо стало и она начала криком кричать,отец пошел к председателю (тогда еще другой был, не Голубев) лошадь просить, атот говорит: «Специально дать не могу, а как будет попутная – пожалуйста».Когда попутная оказалась, она уж была ни к чему. Кладбище красновское былорядом, за огородами, и покойницу отнесли туда на руках.

Отец Нюры пожил еще год в Красном, а потом, дуриком получивпаспорт, подался в город на заработки. Работал там разнорабочим настроительстве электростанции, потом перешел в милицию, и односельчане, возившиепродавать колхозные овощи, много раз видели его на рынке – ходил в форме и сревольвером, гонял спекулянтов. Сперва он Нюре хоть изредка писал письма, апотом женился, у него родился ребенок, писал он все реже, а потом и совсемперестал, только изредка передавал приветы через знакомых.