Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

с полочками-стеллажами в его киевском кабинете. На каждой лежало по пять-шесть кремней и по три-четыре черепка, демонстрируя которые, Валентин Николаевич повествовал о своей многочленной периодизации неолита. Добиться — из раскопок этот материал или из сборов, комплексы это или нет, что найдено еще, есть ли где-нибудь стратиграфические наблюдения — ни мне, ни кому-либо другому не удалось. Не прояснила эти вопросы и книга Даниленко «Неолит Украины» (Киев, 1969). Вместо аргументов и доказательств мы найдем там одни декларации. С научной точки зрения монография недоброкачественна. Но ведь к изданию, защите, апробации ее были причастны П. П. Ефименко, М. И. Артамонов, А. П. Окладников, Т. С. Пассек, П. И. Борисковский, Н. Н. Гурина, Н. Я. Мерперт — созвездие!

Даниленко умер. Кое-кто заговорил, что его построения необоснованны. Но вот в 1985 году защищена кандидатская диссертация о неолите Среднего Приднепровья. Автореферат недвусмысленно показывает, что надежных комплексов в этом районе как не было, так и сейчас нет. И все-таки шесть фаз Даниленко в изложении соискателя наличествуют[38]. Периодизация, взятая с потолка и пущенная в оборот еще в 1940-х годах, давит на психику поколения, занявшегося той же темой чуть ли не полвека спустя.

В лице Матюшина, Бадера, Телегина мы сталкиваемся с типичной разновидностью археологов. Главное для ее представителей — найти нечто, кажущееся значительным. Какие-то более или менее эффектные вещи извлечены из земли, что-то нарисовано на чертежах, а получены ли бесспорные комплексы и стратиграфические данные — не так уж важно. Важно — сообщить о крупных открытиях, сделать далеко идущие выводы. На следующее лето повторяется та же история, через год — снова... Декларированные некогда тезисы не доказываются и позже, но закрепляются в сознании коллег. Это и требуется. Поговорим же теперь подробнее об этой категории археологов.

ПОЛЕВЫЕ АРХЕОЛОГИ

В нашей среде не раз поднимался вопрос о том, что археологи бывают двух родов — полевые и кабинетные. В XIX—начале XX века к числу первых принадлежали Л. К. Ивановский и Н. И. Веселовский, раскопавшие тысячи курганов, но не написавшие об этом ничего или очень мало; к числу вторых — М. И. Ростовцев и А. А. Спицын, заслужившие известность прежде всего своими книгами и статьями, а вовсе не удачными находками. Сохранилось такое деление и в наши дни. Оно, видимо, неизбежно. Вкусы и призвания у людей всегда будут неодинаковы. Понимается это явление, однако, по-разному. То полевых работников расценивают всего лишь как подсобную силу для подлинных ученых-«теоретиков». То в определение «кабинетный специалист» вкладывают осудительный оттенок, имея в виду человека, оторванного от фактов, витающего в эмпиреях.

Чтобы разъяснить свою точку зрения, остановлюсь на конкретном примере. Когда в конце 1940-х годов я познакомился с Отто Николаевичем Бадером, он жил в далекой Перми и чувствовал себя обиженным судьбой. Сверстники его были уже докторами наук, профессорами, лауреатами, а он остался кандидатом (получив это звание без защиты в 1937 году), доцентом провинциального университета, автором сотни мелких заметок. Утешением для него были, с одной стороны, многомесячные разведки и раскопки, а с другой — искусно создаваемая вокруг них шумиха и реклама. Попав на Урал не по своей воле, в тяжелый военный период, он сумел развернуть там бурную деятельность: организовал Камскую археологическую экспедицию, музей при Пермском университете, учредил Уральские археологические совещания, а главное — без устали рыскал в поисках новых памятников и на Каме, и на Вишере, и на Белой, и в Зауралье — под Тагилом. Занимался он древностями всех эпох — от палеолита до лагеря Ермака Орел-городок.

В 1955 году Бадер смог вернуться в Москву и здесь на шестом десятке лет в неменьшей мере проявил свою неуемную энергию. Каждое лето он проводил в поле, и не в одном районе, а в двух-трех. Камская экспедиция приобрела особый размах в связи с новостроечными средствами. Но хотелось продолжить и то, что было начато до войны в Крыму, на Оке, в Подмосковье, побывать на Средней Волге. Подумывал Бадер и об Алтае.

Почти всегда поиски не были бесплодными. Опытный разведчик всюду находил что-нибудь интересное. Но, что греха таить, он нередко вел раскопки на памятниках, найденных другими, выхватывая их из рук краеведов и менее расторопных коллег. Первые кремни со стоянки Сунгирь, присланные из Владимира Н. Н. Воронину, были переданы им мне. Обнаруживший наскальные рисунки в Каповой пещере ученик моего отца А. В. Рюмин пришел к первому опять же ко мне, но Отто Николаевич решительно заявлял, что Ока — его район, и Урал — его район. Следовательно, я обязан уступить ему изучение открытых там новых объектов. И так продолжалось до последних дней археолога-полевика.

 За несколько месяцев до смерти летом 1978 года он еще ездил в Башкирию. Условия часто были нелегкими. Второе палеолитическое погребение в Сунгире пришлось расчищать чуть ли не месяц, сидя на холоде под тентом, покрытым снегом. К Каповой пещере надо было ходить пешком из Бурзяна километров тридцать. Бадера это не останавливало, он был легок на подъем. Из года в год наш институт вынужден был отвечать на жалобы краеведа Ф. И. Иванова, собиравшего кремневые орудия около Твери и вообразившего, что это материал мирового значения. То А. Я. Брюсов, то я писали ему, что стоянки давно известны, лучше всего сдать коллекции в музей и успокоиться. А Бадер при аналогичных обстоятельствах взял командировку, провел в Твери неделю и составил ясное представление о стоянках в окрестностях города. Так же, уже лет семидесяти, полетел он вдруг в Оренбург, получив письмо фантазера-мальчишки о пещере с изображениями мамонтов, куда он якобы проник, нырнув в реку наподобие Кастере.

Бадер поощрял романтически настроенную молодежь и благодаря этому и в Москве, и в Перми имел в экспедициях целый отряд помощников. Он любил говорить о своей школе. В действительности таковой не было. Студенты усваивали только азы полевой работы. Диссертации аспирантов руководитель визировал, не читая, и никто из них не развивал идеи учителя.

Так или иначе Отто Николаевич был у нас видной фигурой. Но все знали, что коллекции из своих раскопок он хронически не успевает ни обрабатывать, ни издавать. Вернувшись из экспедиции, он писал несколько коротеньких сообщений о совершенных открытиях и, приложив к ним рисунки двух-трех казовых находок, распихивал эти информации по газетам и журналам. На том дело и кончалось. Число таких заметок у Бадера огромно. В сборнике, посвященном его семидесятилетию, перечислено 392 названия[39]. За оставшиеся шесть лет жизни штук пятьдесят к