Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

В 1972—1973 годах я обращал внимание на сложившуюся ситуацию дирекции и полевого комитета Института археологии. Реакция была своеобразной — меня осудили за то, что я черню светлую память М. М. Герасимова и развожу склоку. Книгу о Мальте при данных условиях ни ленинградцы, ни москвичи, ни иркутяне, конечно, никогда не издадут.

Кто виноват в этой печальной истории? В первую очередь — сам исследователь. Но очень велика вина и его коллег. На протяжении четырех десятилетий они в общих чертах знали, что происходит, но молчали. Нельзя же обижать нашего обаятельнейшего «Мих-Миха» или его несчастную вдову Тамару Сергеевну! Вместо них обидели науку.

Можно привести много других аналогичных случаев. В. М. Массон, например, привозит из экспедиций, изучающих многослойные поселения древнейших земледельцев Туркмении, только целые сосуды, а тысячи черепков выбрасывает, хотя даже в Москве нет образцов этой ранней керамики. Но довольно. Суть дела ясна. Любой человек, занимавшийся в наших провинциальных музеях, знает, что положение с коллекционным фондом из раскопок катастрофическое. Материалов дореволюционных лет нет уже в большей части музеев, даже в городах, лежащих за тысячи километров от некогда оккупированной фашистами территории. С развертыванием спасательных работ на новостройках в некоторые музеи вливается поток новых коллекций. Но поинтересуйтесь, что с ними делают. В Краснодаре во дворе расстилают брезент, на него ставят хрупкие лепные сосуды из курганов, сверху кладут другой брезент, чем все хранение и ограничивается. Дождь и снег вскоре превращают ценные находки в груду черепков.

В столицах немногим лучше. В старейшем русском музее — Антропологии и этнографии — все время обсуждают, как бы избавиться от археологического отдела (основного нашего фонда по палеолиту!): то ли передать куда-нибудь, но это сложно оформить, то ли вывезти в подвалы за пределы Ленинграда — в Парголово, Коломяги.

И Исторический музей археологические материалы сейчас старается не брать. Их просто негде разместить.

В Институте археологии Академии наук дирекция озабочена лишь тем, как бы пооперативнее очищать от завалов все подсобные помещения; Е. И. Крупнов не раз предлагал пустить «ненужные коллекции» под паровой каток.

Сложилось парадоксальное положение: страна тратит немалые средства на исследование археологических памятников, бухгалтерии терзают начальников экспедиций из-за каждого не так оформленного рубля, а результаты трудоемких работ пускают по ветру. Находки гибнут, отчеты пишутся кое-как, солидные публикации печатают редко.

Между тем предметы, собранные при раскопках, дневники, фотографии и чертежи, документирующие этот процесс, имеют непреходящую ценность. Наши идеи, догадки, гипотезы быстро устареют, а факты должны остаться в распоряжении науки навсегда. И сегодня ученые обращаются к составленной в начале XVIII века сибирской коллекции Петра I, к скупым сообщениям о проведенных более двухсот лет назад раскопках кургана Литая могила. Нельзя оправдать происходящее тем, что памятников у нас несметное количество. Пропали материалы из одной стоянки, раскопаем другую. Ничего равноценного ни Мальте, ни Бурети, ни Чоху пока не найдено. Идея неисчерпаемости наших богатств достаточно скомпрометирована опытом «покорения природы». Исчерпываются запасы и воды, и леса, и нефти.

Видимо, причина всех бед кроется не в таких частных моментах, как отсутствие нужного числа зданий для фондов, назначение случайных людей директорами музеев, безответственность и беспринципность вельмож от науки. Корень зла — в общей установке действующего сейчас поколения. Люди думают о сиюминутном успехе — о получении степеней и званий, о построении эффектных схем, способных поразить воображение невежд, а не о базе исследований, не о работе надолго, для наших преемников.

Когда в 1972—1973 годах я говорил об этом в своем институте, я не встретил понимания ни у начальства, ни у сверстников, ни у молодежи. Руководство отчитало меня за то, что я бью в набат по поводу каких-то пустяков, вместо того, чтобы внести вклад в развитие передовой марксистской теории и борьбу с вредными буржуазными течениями в археологии. Директор Б. А. Рыбаков, числившийся одновременно председателем Музейного совета Академии, не пожелал, используя свое положение, создать музей при институте или хотя бы защитить археологический отдел Музея антропологии и этнографии. Что касается молодежи, то она возмутилась моим стремлением загрузить ее черной работой. А какой вой поднялся в Историческом музее в ответ на законное требование Министерства культуры начать проверку фондов. Для сотрудников это, конечно, морока, но ведь и прямая их обязанность! Они же давно привыкли к тому, что главное — не возня с коллекциями, а писание статей и диссертаций.

Мои грустные наблюдения и размышления связаны, естественно, с лучше всего известной мне сферой, но те же тенденции выявляются и в других областях. Из старых зданий Российской государственной библиотеки за черту Москвы — в город Химки — вывезены не только все газеты (а как они нужны тем, кто занимается XIX и XX веками!), но и львиная доля иностранной литературы по истории. Ради какой-нибудь журнальной заметки приходится тратить четыре часа на дорогу в Химки и обратно. А там сталкиваешься с очередной глупостью: в новое хранилище отправили книги, а каталог остался на прежнем месте. Значит, сперва надо узнать шифр издания на Моховой, а потом вновь ехать в Химки. Проще отложить знакомство с заинтересовавшей тебя книгой до командировки в Петербург, где, впрочем, газеты столь же недоступны. Я писал об этом в «Советской библиографии»[48], но без всякого толка. Ведь и строительство метро, поставившее национальную библиотеку страны на грань гибели, не обеспокоило тех, кому ведать надлежит[49].

В библиотеке Московского университета по требованию пожарной охраны уничтожили 30000 названий книг, в частности — редкие немецкие журналы по психологии[50].

Историческая библиотека отличилась в ином роде. В ее хранилище произошел пожар, обгоревшие и промокшие при тушении книги не стали реставрировать, а поспешили свезти на свалку близ подмосковного города Электроугли. «Книголюбы» ринулись туда толпами и возвращались с богатой добычей. Один из них показал мне извлеченное из помойки издание «Русской правды», выпущенное в XVIII веке, со штампом Исторической библиотеки.

Ну а архивы? Прежде всего, получить туда доступ крайне трудно, а к некоторым комплексам документов и невозможно. Пополнению же их мешают те самые обстоятельства, о каких шла речь выше при разговоре о музеях. Рукописи, оставшиеся после смерти даже очень видных ученых, нелегко пристроить в какое-либо государственное хранилище. Архив Академии наук интересуется бумагами одних академиков. Места для размещения новых поступлений нет и там. Архив такого незаурядного человека, как Т. С. Пассек, распихивали по кусочкам — папки с археологическими материалами отошли институту, переписку с мужем — И. Я. Гремиславским — едва упросили взять в Театральный музей, что-то и сожгли.

Все это