Девять с половиной недель - Элизабет МакНилл

Мы никогда никуда не ходили, а с друзьями виделись только днем. Несколько раз он отказывался от приглашений по телефону и картинно закатывал глаза, самым серьезным тоном объясняя, что он по горло застрял в работе, а я давилась от смеха. Большинство этих вечеров я была привязана к дивану или журнальному столику на расстоянии вытянутой руки от него.

Сегодня среда, мы знакомы уже три недели, и мы встретились, чтобы вместе пообедать. Этот ланч станет единственным нашим совместным ланчем в течение рабочего дня, хотя наши офисы разделяет поездка на такси стоимостью в один доллар. Это типичный ресторан в городе: шум, не хуже, чем на улице, яркие лампы, толпа хмурых людей, дожидающихся в дверях своей очереди. Мы садимся друг напротив друга, освещенные слепящим светом ламп, и он заказывает два сэндвича с ростбифом и вино.

Сегодня утром я одержала небольшую победу – проект, который я продвигала в течение нескольких месяцев, наконец получил одобрение. Я радостно болтаю об этом: «Само по себе это не бог весть что, но я очень довольна, потому что все это время казалось, что…» Он прижимает большой палец к моим губам. Потом касается ладонью моей левой щеки. «Я хочу услышать все в мельчайших подробностях. Сегодня вечером у нас будет полно времени. Не закрывай рот».

Он убирает руку от моего лица и опускает палец в мой бокал; вино, насыщенного красного цвета в бокале, окрашивает его палец прозрачно-розовым цветом. Он смачивает им мои губы. Движения его пальцев неторопливы, мой рот расслаблен под их прикосновениями. Потом по верхним зубам и снова вдоль нижних, слева направо. Наконец его большой палец останавливается на языке. Ленивая мысль, без тени тревоги: но мы же у всех на виду…

Легкое нажатие на язык заставляет меня облизать его палец. У него солоноватый привкус, мешающийся со вкусом вина. Я останавливаюсь, он осторожно нажимает пальцем – я продолжаю и только, когда мягкое, струящееся ощущение появляется внизу живота, закрываю глаза.

Убирая палец, он улыбается. Протягивает мне руку ладонью вниз над моей тарелкой и говорит: «Вытри». Я оборачиваю его руку своей салфеткой, как будто пытаюсь остановить кровь. Вместо нетронутого сэндвича на тарелке я вижу себя, привязанной к кровати, привязанной к столу, привязанной к раковине в ванной, вижу, как мое лицо краснеет от горячего пара, пока он принимает душ; я слышу шум воды, капельки пота выступают на моей верхней губе, мои глаза закрыты, рот приоткрыт; связанная и раздетая, связанная и лишенная других чувств, кроме исступленного желания – еще.

«Не забудь, – говорит он. – Я хочу, чтобы ты иногда в течение дня вспоминала, что происходит с тобой…» А потом: «Пей кофе». Я чинно делаю глоток чуть теплой жидкости, как будто ждала все это время его разрешения. Он выводит меня из ресторана. Два часа спустя я сдаюсь и звоню ему. Заклинание продолжает действовать. Я сидела в офисе, глядя на свой календарь, сидела, глядя на сетку окон через дорогу. Я не отвечала на звонки. Его секретарь тоном, не допускающим возражений, предупреждает меня, что у него назначена встреча через пять минут, а затем я слышу его голос. «Ты не можешь так поступать со мной», – шепчу я в трубку. Воцаряется короткая пауза. «Сегодня на ужин креветки, – произносит он неторопливо. – Подумай об этом».

Ланч стал поворотным моментом. Стало очевидным – нам обоим стало очевидно, – что моя жизнь теперь была аккуратно поделена надвое: ночь и день; с ним и без него. И что ошибкой, и, вероятно, опасной ошибкой, было бы смешивать две половины. День за днем, неделя за неделей, две грани моей жизни достигали все более совершенного равновесия. Чем отчетливее были фантазии, над воплощением которых мы работали по вечерам, тем более иллюзорной становилась сфера моей деятельности в офисе.

Иллюзия не доставляла мне неприятностей. Я хорошо функционировала внутри нее, и на самом деле даже лучше, чем раньше, когда офис, клиенты, работа были чем-то важным, представляли собой неумолимую реальность. Как и любая иллюзия, моя жизнь стала спокойной, размеренной, непринужденной. Сегодня я подписываю контракт с новым клиентом, завтра – заключаю перемирие с коллегой после месяцев споров и столкновений. Я работала без усилий, не ставя перед собой никаких задач. Мелкие неприятности, которые выводили меня из себя в прошлом: человек, который так и не перезвонил, затянувшееся ожидание решения клиента, кофейное пятно на рукаве, когда впереди еще половина рабочего дня, – не имели теперь никакого значения.

Реальность моего существования сопровождалась внешней невозмутимостью и душевным равновесием. Ланчи проходили незамеченными, не оставляя следа: в сменявших друг друга спокойных дружественных беседах со спокойными дружелюбными людьми – друзьями, коллегами, клиентами, никакой разницы. Я ездила в метро, отмечая случайное сочетание светло-голубых и темно-голубых пятен на столбах станций. Наверху – такси приятного желтого цвета, а однажды я насчитала девять машин, выстроившихся в ожидании на Парк-авеню. Город-мечта, в котором я, словно наркоман под кайфом или сильно близорукая женщина, не захватившая очков, храбро и безрассудно отдавалась на волю судьбы, не замечают грязи и мусора. Толпы людей будто сами любезно расступались, чтобы дать мне дорогу. Каждый день – новый фильм, не обремененный сюжетом или забавляющийся сюжетом настолько вялым, какой не способен возмутить приятной глазу поверхности и увлечь меня вглубь. И всякий раз лишь несколько часов отделяют меня от реальности, всякий день это всего лишь тайм-аут, а за ним – то, что важно, то, из чего в действительности состоит моя жизнь. Магические чары дня дают живительную передышку перед тем, как наступит ночь и начнет разворачиваться другая история – пьянящая и жестокая.

Ночь была туго натянута, четко очерчена и беспощадна, как бритва, отточенная до блеска. Другая страна, с ее ровным пейзажем и простыми ценностями: жар, страх, холод, наслаждение, голод, грех, боль, желание, мучительная похоть.

Острый перец, от которого у меня перехватывало дыхание, щепотка чили, вспыхнувшая, как электрический разряд, у меня в горле, золото шабли, мягко струящееся по голосовым связкам, шоколадный пудинг (он сделал его из смеси для горячего шоколада), разливающийся в венах. Мое тело жило и меняло форму вокруг меня, плавясь или вспыхивая пламенем. Каждый вечер, принимая ванну, я осматриваю себя: клочья пены на сосках и лобке, ладонь послушно накрывает собой другую, запястья привыкли ложиться крест-накрест, поблескивающая сталь наручников выглядит естественно, как серебряный гребень в чьих-то волосах, и так же нарядно – теперь я каждый вечер наслаждаюсь своей красотой.

Несколько лет назад, когда прошла лихорадочная подростковая одержимость, я оценивающим взглядом окинула свое тело и решила, что все в порядке. Я прекрасно знала, какие части его смотрелись бы лучше, будь они иной формы, но почти десяток лет эти выявленные неточности не были причиной беспокойства. Каждый раз, оказавшись в ловушке чрезмерно критического взгляда на вещи, я говорила себе, что на каждую заметную неровность приходится что-нибудь симпатичное, и, таким образом, все оказывается в должной степени сбалансированным. Но теперь, под его прикосновениями, под его взглядом…

Я никогда не прыгала через скакалку и не бегала по утрам, я не поправилась и не похудела ни на один килограмм, и, в конце концов, в этом же самом теле я обитала с тех пор, как выросла. Но оно лежало передо мной незнакомое, другое: гибкое, изящное, сияющее, любимое. Изысканно мягкая плоть, заканчивающаяся острием локтя, где две лазурные вены бледнеют и исчезают на опаловой коже; живот, словно шелковый, плавным изгибом стремится к бедрам; предплечье образует у плеча нежную складку, как на влагалище молодой девочки; узкая овальная впадина на внутренней стороне бедра идет вверх от колена, и ее очертания становятся все более плавными, пока она не завершается зрелой округлостью, белой, покрытой нежным пушком, бесконечно чуткой к прикосновениям, покрытой тончайшей из тканей…